Питерский гость

— Да вѣдь ужъ здѣсь по деревнѣ всѣ родня… что говорить… Вотъ и намъ тоже… Нашъ батюшка покойникъ еще сѣменами помогалъ твоему батюшкѣ. Дворы-то рядомъ были… заявляетъ баба. — Съ пріѣздомъ тебя, кормилецъ! Авось, Афимью вспомнишь! Тетка вѣдь тебѣ. Хоть дальняя, я тетка.

— Рѣшительно, господа, никого не помню… разводитъ руками Харлюзинъ. — Ну, да вотъ познакомимся. Очень пріятно.

— Хлѣба-соли къ намъ откушать милости просимъ, Иванъ Тимофѣичъ. Съ супругой просимъ… кланяется лысый мужикъ. — Ефремъ я… Въ сватовствѣ мы родней-то приходимся. Ужъ не обидь.

— Зайду, зайду. Вотъ только маленько поосмотримся.

— Иванъ Тимофѣичъ! А меня, стараго пса, помнишь? спрашиваетъ кудластый мужикъ. — Ты и намъ въ сватовствѣ родня. Бывало, я тебя какъ сгребу маленькаго за волосья, а ты меня сейчасъ просить: «дяденька, Давыдъ Андреичъ, не таскай меня, я выросту большой, такъ рубаху тебѣ ситцевую подарю, полштофъ выставлю, рублемъ поклонюсь». Вотъ теперь посмотримъ, гдѣ твоя правда. Помнишь ли Давыдку-то?

— Рѣшительно не помню.

— Ахъ, ты какой! Грѣхъ сродственниковъ-то позабывать. Ну, да за это мы съ тебя пять лишнихъ стаканчиковъ…

Харлюзинъ промолчалъ и сталъ отходить отъ плетня. Мужики и бабы въ недоумѣніи начали перешептываться.

— Носъ задираетъ! Вонъ оно и смотри! донеслось ему въ догонку. — Питерская штучка.

— Иванъ Тимофѣичъ! Ты ужъ тамъ какъ хочешь, а съ пріѣздомъ тебя поздравить надо! крикнулъ кудластый мужикъ. — Безъ этого, другъ любезный, нельзя. Мы за этимъ и пришли. Какъ знаешь, а по стаканчику поднеси! Кабакъ теперь открытъ и за четверткой я живо спорхаю.

Харлюзинъ обернулся.

— Не лучше ли, други любезные, это сдѣлать потомъ? спросилъ онъ. — Натощакъ-то какъ будто бы оно и не ловко.

— Зачѣмъ неловко? Натощакъ-то только и пить вино. Съ тощаку-то оно лучше забираетъ. Нѣтъ, ужъ ты, другъ, не отвиливай. Потомъ-то мы особь статья выпьемъ, а теперь безпремѣнно надо тебя по стаканчику съ пріѣздомъ поздравить. Не скупись, пошли.

Харлюзинъ полѣзъ въ карманъ и досталъ двѣ рублевыя бумажки. Кудластый побѣжалъ за виномъ. Бабы и мужики между тѣмъ залѣзли уже за плетень. Бабы щупали платокъ и ситецъ на платьѣ жены Харлюзина, стараясь испробовать достоинство матерій, мужики осматривали самого Харлюзина и выпрашивали у него папиросы. Лысый мужикъ чесалъ затылокъ и говорилъ:

— А вѣдь мы думали, что ты вспомнишь насъ, сродственничковъ-то, и подарочкомъ намъ поклонишься. Въ кои-то вѣки разъ пріѣхалъ, да и то…

— А ты вотъ погоди… Дай мнѣ разобраться, дай легкую передышку сдѣлать, смущенно говорилъ Харлюзинъ. — Разберемся мы, оглядимся, потолкуемъ съ Иваномъ Захаровымъ, кто намъ сродственникъ, кто нѣтъ, да тогда ужъ и приступимъ. Ты погоди.

— Да неужто мы тебя, Иванъ Тимофѣичъ, обманывать будемъ? Господи Іисусе! Видишь бабку Прасковью… Кланяйся, бабка… Вотъ эта бабка тебя на рукахъ нянчила, право слово, нянчила. Я тебя за виски, бывало, таскалъ. Сейчасъ околѣть, таскалъ, когда, бывало, ты забалуешься. Когда тебя и въ Питеръ-то въ торговую науку отправляли, такъ я и то тутъ былъ. Василій Жидковъ тебя возилъ. Померши онъ теперь.

— Ладно, ладно… Вотъ переговоримъ съ Иваномъ Захаровымъ, такъ, можетъ быть, и вспомнимъ.

— Да ты, Иванъ Тимофѣичъ, вотъ что… Четверть эту самую мы сейчасъ выпьемъ, а потомъ ты дай намъ на всѣхъ трешницу — вотъ съ насъ и довольно будетъ.

— Потомъ, потомъ… Дай только разобраться-то мнѣ.

— Ситчику бы, матушка, намъ… приставали бабы къ женѣ Харлюзина.

Появился Иванъ Захаровъ. Въ рукахъ онъ несъ тарелку со свѣжимъ сотовымъ медомъ.

— Братецъ… Вотъ я медку наломалъ… Съ медкомъ чайку-то… говорилъ онъ.

Къ плетню подбѣгалъ кудластый мужикъ и держалъ въ объятіяхъ четвертную бутыль съ водкой. Лица мужиковъ прояснились.

II

— Братецъ, Иванъ Тимофѣичъ, да вы кушайте чайку-то еще чашечку, угощалъ крестьянинъ Иванъ Захаровъ Харлюзина. — Всего только четыре чашечки и выкушали.

— Нѣтъ, довольно… И такъ ужъ я… Довольно… Въ самую препорцію… отрицательно качалъ головою гость.

— Вы съ медкомъ… Медокъ самый свѣжій. Съ медкомъ-то вы вѣдь всего только одну чашечку сокрушили.

— Не могу, Иванъ Захарычъ… Спасибо.

— А вы вотъ со сливочками топлеными. Отличныя сливочки, приставала къ гостю жена Ивана Захарыча.

— Нѣтъ, ужъ, невѣстушка, и со сливочками увольте. Упарился.

— Иванъ Тимофѣичъ у насъ и дома въ Петербургѣ больше двухъ стакановъ не пьетъ, а тутъ ежели взять эти самыя четыре чашки да слить ихъ вмѣстѣ, то больше двухъ стакановъ будетъ, сообщала жена Харлюзина. — Онъ дома всегда изъ стакановъ, а не изъ чашки…

— Такъ не желаете ли, братецъ, стаканъ? Можетъ, изъ стакана-то вольготнѣе питься будетъ? крикнулъ Иванъ Захаровъ. — Вѣдь мы, дураки сиволапые, по-деревенски чашки-то подали, потому у насъ все изъ чашекъ пьютъ. Въ чашкахъ-то чай крѣпче кажетъ. Пьешь, пьешь его и все какъ-будто крѣпкій, потому насквозь-то вѣдь не видать. Прикажете стакашекъ подать?

— Нѣтъ, нѣтъ, и изъ стакана пить не буду.