Плач

Два дня спустя у Джоанны все еще не было сил подняться с постели. Она лежала в кровати, разглядывала комнату, замечала детали. Комната была ярко-синяя, большое окно выходило в сад позади дома. На окнах ярко белели жалюзи, которых не открывали с тех пор, как Джоанна заболела. Это была бывшая детская Алистера, до сих пор заполненная его вещами. На комоде в идеальном порядке красовались крикетные и футбольные трофеи. На полках стояли книги по истории и политике и богатая подборка Стивена Кинга. Герб Робертсонов висел в тяжелой дубовой раме, и на нем значилось Virtutis gloria merces[5] — что бы это ни значило. Отец Алистера эмигрировал в Австралию из Стерлинга в двадцать три года — вот откуда и этот фамильный герб, и постоянный вид на жительство в Великобритании у Алистера, и красно-сине-зеленая клетчатая юбка-килт, которую он надевал на пафосные мероприятия в Эдинбурге. У них много общего — так ей казалось, когда они познакомились. Шотландские корни, интерес к политике, схожие семейные истории и то, что у обоих не было ни братьев, ни сестер.

Что еще? К двери была прикноплена его школьная рубашка, вся в подписях одноклассников. На стене над кроватью висела школьная фотография в рамке — Алистеру тут, наверное, лет четырнадцать, как Хлое сейчас. Они удивительно похожи — одинаковые карие глаза, проницательный взгляд. Тут же висело фото его отца на теннисном корте — строгое лицо, старомодный облик, карие глаза, каштановые волосы. Врач-терапевт, он умер от рака кожи, когда Алистеру было тринадцать. В комнате многое напоминало об отце: медицинские дипломы в рамках, снимки его выступлений на всяких важных мероприятиях и встреч со всякими важными людьми. Любой следователь, окажись он тут, имел бы все основания сделать вывод: отец Алистера был человек значительный и мужественный и сын его боготворит.

Ранняя утрата отца тоже сближала Джоанну с Алистером — ее отец пропал с горизонта, когда она была подростком. Как-то вечером она вернулась домой от Кирсти и обнаружила, что его сумок и гитары нет, мама плачет в ванной, а на столе — записка: Джоанна, прости меня. Я всегда буду на связи, папа, ххх. «Буду на связи», как оказалось, означало три открытки на дни рождения: «Тебе 13!», «Счастливого 14-летия!», «Не могу поверить, что тебе уже 15!». Он ни разу не перезвонил ей после того единственного разговора, когда она сама по настоянию Кирсти набрала его рабочий номер. У нее даже адреса его не было, Джоанна знала только со слов матери, что он живет где-то в Канаде с «той молодой кинооператоршей с исландских съемок и двумя ее сопляками», как говорила мать. Сначала Джоанна, как все дочери, во всем винила мать. А та, как все матери, смиренно принимала обвинения. Шесть лет назад, перед самой смертью от рака легких, мама сказала: «Найди отца. Прости его». Джоанна держала умирающую за руку и думала: вот уж нет, пошел он к черту.

— Как думаешь, у нас с тобой есть трудности с формированием привязанности? — в шутку спросила она у Алистера как-то раз, когда они встретились в отеле.

— Я думаю, что к тебе я очень привязан, — ответил он.

Теперь, припоминая эти прекрасные моменты, Джоанна больше не видела в них ничего прекрасного. Сейчас при мысли о том гостиничном номере она отчетливо услышала, как гудит телефон Алистера, а он не отвечает на звонок. И увидела почти пустую бутылку на прикроватном столике — Джоанна выпила тогда слишком много, чтобы не чувствовать вины. Уловила доносящиеся из-за окна голоса рабочих — все происходило посреди дня, на нейлоновой простыне в дешевом отеле. Припомнила, как сказала тогда: «Надо ответить», а Алистер бросил: «Да ну ее к черту».

Выходит, в этом воспоминании нет ничего прекрасного. Тогда, лежа на гостиничной кровати, она считала, что влюблена, но она бы, наверное, влюбилась в любого, с кем за четыре часа можно трижды испытать оргазм.

Или вот еще: они едут в деревню, и Джоанна просит Алистера рассказать ей об отце.

— Он целыми днями пропадал на работе, — говорит Алистер. — Я помню, что мечтал пойти с ним на рыбалку, но он все время это откладывал. Рявкал: «В следующие выходные! И хватит меня дергать!»

Джоанна тогда протянула руку и погладила его по ноге. Это было одно из тех мгновений, которые, как ей казалось, она будет с нежностью вспоминать до конца своих дней: ранимый Алистер, Алистер, который открывает ей душу. Теперь же, воскрешая в памяти этот разговор, она осознала, что протягивала руку с заднего сиденья машины, где пришлось лечь, чтобы никто не увидел. Когда машина выехала за город, Джоанна видела только верхушки деревьев, крыши домов и фонари. Она лежала и думала, что вот таким стал теперь ее мир: сплошь отрубленные головы, все оторвано от земли, лишено корней. А когда они затормозили где-то на проселке, она скомандовала себе: «Подъем, Джоанна, его надо затащить сюда, на это сиденье, и времени на все про все — час. Ну-ка, быстро, где там у нас вино?»