Плач

— Пойдите сейчас же в дом Джека Барака и расскажите, что случилось. Помните, где это? Вы носили туда записки.

Руки девушки дрожали, но она совладала с собой.

— Будет сделано, сэр, сейчас же.

— Спасибо. — Я повернулся к констеблю, стараясь сохранить остатки достоинства: — Пошли, приятель. Как я понимаю, мы пойдем пешком.

— Да, — сурово ответил Лич, как будто я уже был признан виновным.

Тут подал голос Мартин Броккет — он сказал осуждающим тоном:

— Мастеру Шардлейку должно быть позволено ехать верхом. Джентльмена не положено вести по улицам Лондона, как обычного мещанина. Так не подобает. — Похоже, стюарда больше заботило нарушение этикета, а не сам арест.

— Нам велено доставить его пешком, — возразил Генри.

— Тут ничего не поделаешь, Мартин, — мягко сказал я и повернулся к Личу: — Пошли.

Мы шли по улицам. Слава богу, людей было мало, хотя они и смотрели испуганно, когда мы проходили мимо — впереди Генри в форме констебля, а по бокам здоровенные помощники с дубинами. Арест джентльмена, старшего юриста, случался нечасто, и было не вредно показать его людям, как напоминание, что все мы, невзирая на чин и положение, подчинены королю.

* * *

Мы вошли в Тауэр через главные ворота, и констебль оставил меня с двумя местными стражниками в красных мундирах. Лезвия их алебард были наточены, как бритва, и на отполированной стали их шлемов сияло восходящее солнце. Мне вспомнился спазм страха, когда я пришел сюда несколько недель назад с лордом Парром на встречу с Уолсингэмом. Теперь мне снова выпала судьба, пугавшая всех — прийти сюда под конвоем в качестве узника. Когда меня вели через подстриженную лужайку внутреннего двора к Белому Тауэру, земля словно качалась у меня под ногами. Вдали слышались рев и скуление из зверинца — там кормили животных.

Я взял себя в руки и повернулся к ближайшему стражнику, неимоверно высокому, плотного сложения молодому парню со светлыми волосами под стальным шлемом, и спросил:

— Что теперь будет?

— Вас хочет видеть сэр Эдмунд.

Во мне затеплилась надежда. Уолсингэм был другом лорда Парра — возможно, я смогу послать ему весточку.

Меня провели через Большой зал, а потом — вверх по лестнице. Сэр Эдмунд был занят, и мне пришлось подождать около часа в запертой каморке с видом на летнюю лужайку, сидя на жесткой лавке и собираясь с растрепанными мыслями. Потом появился другой стражник и коротко сказал, что сэр Уолсингэм освободился.

Пожилой констебль Тауэра сидел за своим рабочим столом. Он строго посмотрел на меня и потеребил кончик своей белой бороды.

— Печально видеть вас снова при таких обстоятельствах, мастер Шардлейк, — проговорил он сурово.

— Сэр Эдмунд, — ответил я, — я не еретик. Не знаю, что случилось, но я должен сообщить лорду Парру, что попал сюда.

— Лорд Парр не может вмешиваться в эти дела, как и никто другой, — раздраженно ответил Уолсингэм. — Вас привели сюда по решению королевского Тайного совета, чтобы вы ответили на их вопросы. Лорд Парр — не член Тайного совета.

Я в отчаянии попытался переубедить его:

— Брат королевы граф Эссекский — член Тайного совета. А я всего четыре дня назад говорил с королевой. Я не виновен ни в каких преступлениях.

Эдмунд со вздохом покачал головой:

— Я велел привести вас сюда из вежливости, чтобы сказать, что сегодня и завтра вы будете здесь, а не чтобы выслушивать ваши жалобы. Оставьте их Совету. Моя власть исходит от них и утверждена печатью государственного секретаря Пэджета.

Я на секунду зажмурился, а Уолсингэм сказал более мягким тоном:

— Лучше возьмите себя в руки и подготовьтесь к ответам на завтрашние вопросы Совета. Что касается сегодняшнего дня, то вас будут держать в комфортабельной камере вместе с другими людьми, которые тоже будут отвечать на обвинения вместе с вами.

Я тупо посмотрел на констебля:

— Какие другие? Кто?

Он взглянул на бумажку на столе.

— Филип Коулсвин, юрист; Эдвард Коттерстоук, служащий Ратуши.

Значит, подумал я, это проделки Изабель. Но ее безрассудного бреда было, конечно, недостаточно для того, чтобы мы предстали перед Советом. Потом я вспомнил страхи Филипа о том, что он уже под подозрением. Да и Эдвард Коттерстоук был тоже из радикалов.

— Вам принесут поесть и попить, — продолжал Уолсингэм. — Вы хотите послать за кем-либо?

— Я уже послал своему помощнику известие, что меня арестовали.

— Прекрасно, — безучастно проговорил Эдмунд. — Надеюсь, что завтра вы успешно оправдаетесь.

Он кивнул стражнику, сделал пометку на листе бумаги, и меня увели.

* * *