Плач

— Лорд Хартфорд прав. Обсуждая, включать ли в повестку дня этот вопрос, мы согласились, что спросим этих людей, нарушали ли они закон. Обвинения касаются только этого.

— Причем весьма хрупкие, — заметил Уильям Парр. — Я вообще не понимаю, зачем мы их разбираем.

Я посмотрел на них обоих. Кому-то понадобилось включить это дело в повестку дня Совета. Но кому? И зачем? Запугать меня, оценить, судить и приговорить? И через меня добраться до королевы? Кто из них это сделал? Самым очевидным кандидатом являлся Гардинер, но я знал, как запутанна паутина враждебности и союзничества вокруг этого стола. Я быстро взглянул на своих товарищей по несчастью. Филип оставался собранным, хотя и побледнел, а Эдвард теперь выпрямился и внимательно слушал — на его щеки вернулся цвет. Упоминание королевы, вероятно, напомнило ему о том, что я говорил в Тауэре: что этот допрос может затрагивать религиозные партии при дворе. Здесь, при всем своем страшном смятении чувств, Коттерстоук мог попытаться послужить делу радикалов.

— Тогда перейдем к делу, — неохотно сказал Гардинер. — Прежде всего были ли у кого-либо из вас книги, запрещенные указом короля? Филип Коулсвин.

Филип встретил его взгляд.

— Да, милорд, но все их я сдал по условиям милостивой амнистии Его Величества.

— Вы, Эдвард Коттерстоук? — посмотрел епископ на следующего обвиняемого.

— То же самое, — тихо ответил тот.

Гардинер обратился ко мне:

— А вы, мастер Шардлейк, полагаю, не имели таких книг.

Стало быть, я был прав: они составляли список сдававших книги.

— Не имел, — невозмутимо ответил я. — Когда вчера утром меня арестовали, в моем доме был произведен обыск, и ничего найти не смогли, потому что у меня ничего не было.

Стивен Гардинер улыбнулся мне отвратительной полуулыбкой, и у меня мелькнула жуткая мысль: а вдруг запрещенную книгу подбросили мне в дом? Такие случаи были известны. Но епископ лишь сказал:

— Вы когда-нибудь владели книгами, запрещенными указом?

— Да, лорд епископ. Я уничтожил их до истечения срока амнистии.

— Значит, — торжествующе проговорил Гардинер, — он признает, что еретические книги не были отданы. Мне известно, мастер Шардлейк, что вас видели за сжиганием книг в саду.

Я уставился на него во все глаза. Это было потрясение. В тот день в доме был только Тимоти, а он находился в конюшне. И он никогда ни на кого не донес бы. Я вспомнил его безумную злобу, когда меня пришли арестовать.

— Я предпочел уничтожить их, — ответил я. — Указ объявлял только, что запрещается хранить книги из списка после истечения срока амнистии. И я не хранил их после этой даты.

Ризли посмотрел на меня.

— Сожжение книг вместо передачи их определенно говорит, что вы не хотели показывать властям ваши воззрения.

— Это чисто ваше предположение, — возразил я. — Меня не извещали, что будет вестись список тех, кто сдает книги.

Пэджет натянуто улыбнулся. Он тоже был юристом и оценил мое замечание, хотя Гардинер саркастически пробурчал:

— Юридическое крючкотворство.

Он по-прежнему гневно смотрел на меня, и я подумал: откуда эта свирепая агрессия? Неужели он все еще ищет шанс, пусть и отдаленный, найти еретика, связанного с королевой?

Лорд Хартфорд снова наклонился над столом.

— Нет, милорд, это не крючкотворство. Это законность.

Уильям Парр решительно закивал:

— Законность.

Я посмотрел вдоль всего ряда сидевших за столом людей: враги слева от Пэджета, друзья — я надеялся, что это так, — справа. Сам Уильям Пэджет, оставаясь непроницаемым, сказал:

— Думаю, мастер Шардлейк имел на это право. А нам пора обратиться к главному вопросу. — Он порылся в ворохе бумаг и, достав несколько листов, через стол протянул каждому из нас по три. Его жесткие немигающие глаза на мгновение встретились с моими. — У членов Совета есть копии этих писем. Они касаются жалобы бывшей клиентки мастера Шардлейка Изабель Слэннинг, сестры присутствующего здесь мастера Коттерстоука. Сегодня мы вызвали ее как свидетеля. — Он обернулся к страже: — Введите ее.

Один из стражников вышел. Лицо Эдварда дернулось с жутким, мучительным видом. Гардинер, сочтя это за чувство вины, обменялся с Ризли волчьей улыбкой.

Я посмотрел на листы бумаги. Это были копии трех писем. Первой была копия изначальной жалобы Роуленду, в которой Изабель обвиняла меня в сговоре с Эдвардом и Филипом, чтобы развалить ее дело, второй — ответ от Роуленда, краткий и резкий, как я и ожидал, утверждающий, что нет никаких свидетельств подобного сговора, и предупреждение, что бездоказательные обвинения являются клеветой.

Опасность таилась в третьем письме, ответе Изабель. Судя по дате, она написала его неделю назад, и, по ее меркам, оно было коротким.