Плач

— Когда это было сделано, я обвинял Изабель в том, что она заставила меня сделать это, а она говорила, что никогда не думала, будто я действительно его столкну; думала, что мы просто ломали комедию, — рассказывал Коттерстоук. — Вскоре мы и вовсе прекратили разговаривать. Но грех был на нас обоих, хотя я скрывал его даже от глаз Господа, когда пришел к истинной вере. Но Он знал, и теперь этот арест стал моей карой.

Я ничего не ответил. По закону оба, и Эдвард, и Изабель, были виновны в убийстве. Признание любого из них приведет к повешению обоих, даже теперь. Я подумал об их матери, подозревавшей их все те годы, не способной что-либо доказать и просто ненавидевшей их, и глубоко вздохнул:

— Что вы теперь собираетесь делать, мастер Коттерстоук?

Эдвард покачал головой:

— Призна́юсь. Так велит Господь.

Я осторожно попытался возразить ему:

— Вы же понимаете, что причина, по которой вы предстанете перед Тайным советом, не имеет ничего общего с вашим отчимом. Причина в ереси. Если вы не говорили ереси, то, может быть, вами и братом Коулсвином воспользовались, чтобы придраться ко мне.

Мой собеседник посмотрел на меня в искреннем недоумении.

— Я думал, этот арест каким-то образом касается… того, что мы сделали. Но не мог понять, почему нас привели сюда и при чем тут Тайный совет. — Он нахмурился. — А какое дело Тайному совету до вас, сэр?

Я с облегчением заметил, что он заинтересовался происходящим, хотя и был озадачен. По крайней мере, на время я вернул его в реальный мир.

— Потому что я оказался замешан в… политических играх, — осторожно ответил я. — У меня могут быть враги в стане традиционалистов.

— Среди этих негодяев! Пусть я отвержен и проклят Господом, но я не так глубоко пал, чтобы не сметь поносить этих врагов веры. — На лице Эдварда появилась гневная гордость.

— Тогда ради всех нас, мастер Коттерстоук, когда завтра вас спросят перед Советом, проклинали ли вы когда-либо публично мессу, скажите им правду, что никогда.

— В своем сердце я…

— Сжечь вас могут за то, что вы говорили. Умоляю вас, держите свою веру в сердце!

Филип кивнул:

— Да, Эдвард, он прав.

— Но то, что мы сделали, Изабель и я…

— Оставьте это на потом, Эдвард. На потом.

Коттерстоук задумался, и его лицо задергалось. Но все же он сказал:

— Если меня спросят про убийство моего отчима, я должен буду ответить правду. Если не спросят, я ничего не скажу. — Он пристально посмотрел на Коулсвина: — Но потом я должен буду заплатить за свои грехи.

Да, подумал я, это сильный человек, твердый и упорный, как и его сестра. Ведь нужно иметь действительно странный, извращенный и упорный ум, чтобы в течение сорока лет обвинять друг друга.

* * *

После этого время потянулось медленно и тяжело. Филип убедил Эдварда помолиться вместе, и они долго бормотали в углу, прося Бога укрепить их, а потом обсуждали возможность спасения в ином мире для Эдварда, если он публично признается в своем грехе. На каком-то этапе они заговорили о приверженности Изабель к старой религии, и я услышал, как Коттерстоук снова возвысил голос, называя ее упертой женщиной с развращенным сердцем — эта интонация чувства собственной праведности и жалости к себе была мне так знакома в обоих! Если Эдвард признается, подумал я, его сестра тоже пропала.

Зарешеченное окошко над нами пропускало в камеру квадратик солнечного света, и я наблюдал, как оно постепенно ползет по стене, отмечая течение дня. Мои товарищи по несчастью перестали разговаривать, и Филип настоял, что нужно съесть что-нибудь из того, что нам принесли.

Наступил вечер. Светлый квадратик быстро тускнел, и в это время вернулся тюремщик с запиской для меня. Я в нетерпении развернул ее под взглядами Филипа и Эдварда.

Я снова пошел в Уайтхолл и уговорил стражника пустить меня в приемную королевы, — писал Барак. — Королева уехала в Хэмптон-Корт с большинством своей прислуги, и, похоже, миссис Оделл тоже. Там снимали гобелены, и за работниками наблюдала какая-то дурочка с уткой на поводке. Когда стражник спросил, не знает ли она, где сейчас миссис Оделл, та ответила, что в Хэмптон-Корте, а когда он сказал, что у меня для нее сообщение, она обернулась и состроила мне рожу. Я попросил стражника проследить, чтобы записку передали. Извините, ничего больше мне сделать не удалось.

Дурочка Джейн, так люто настроенная против меня, подумал я и сложил письмо.

— Новостей никаких. Но мою записку передали… одной важной персоне, — сообщил я остальным узникам.