Плач Агриопы

«Моё имя — Авран, я пытаю, не оставляю увечий на теле и узнаю истину. Я пытал тебя и твоего друга, как и прочих. Но ни к тебе, ни к нему, у меня нет злобы. Теперь — нет, прежде — да… Я полагал, вы оба — служите чуме. Невозможно отличить призванных служить от тех, что избраны противостоять. Я умею видеть метки… Меня обучили этому много лет назад… Я отыскал человека, по имени Арналдо, в теле другого человека. Он мог быть послан сюда чумой. В твою жизнь, в твою эпоху. И я пытал его. Потом отыскал вас. Теперь знаю… Все трое — чисты. Все трое — избраны. Все трое — имеете метки. Я тоже — чист, избран, отмечен. Я буду с вами, но не всегда. Не каждую минуту. Когда во мне возникнет нужда — я окажусь рядом. Когда нужды не будет — останусь невидим для тебя и твоих ближних. Призывай меня в голове. Зови по имени — «Авран», — или по прозвищу — «Мучитель».

«Ты умеешь оставаться невидим?» — Не удержавшись, перебил канонаду в голове Павел.

«Люди видят, во что верят. Когда не верят — не видят, — откликнулся Авран. — Я отнимаю у вас и других веру в Аврана-мучителя. Вы не верите, другие — не верят, что видят меня — глаза не видят того, чего не позволяет видеть безверие».

«Извини, я перебил тебя. Продолжай». — Павел поспешил исправиться. Он жалел, что прервал исповедь богомола.

«Я сказал, что хотел, — ответил тот. — Теперь, столько, сколько выдержу я, и пока сам ты сможешь терпеть меня в своей голове — спрашивай».

«Ты хорошо говоришь на моём языке. Как научился этому?» — Управдом испытывал соблазн распрощаться с мучителем немедленно, но любопытство оказалось сильнее боли.

«Я не говорю. Ты говоришь на нём. Сам не зная того, ищешь в голове слова, чтобы те повторяли мои мысли на понятном тебе наречии. Потому так трудно… Мне трудно… Заставить твою голову ловить то, что я рисую. Образы… Ты называешь это — «образы»… Твоя голова ловит их и делает из них слова. Слова — самое трудное. Легче — поступки. Я вызываю в тебе образ… работы… важного дела… ты — выполняешь работу так, как её выполняют в твоём мире, в твою эпоху».

«В чьё тело ты вселился, оказавшись здесь?»

«Сложно понять. Не интересно понимать. Тело человека без родни… Оно умеет… обращаться с электричеством… Оно знает слово — «электричество»; не знает ни как то выглядит, ни откуда берётся… Знает, как связать провода, но не знает — что под ними… Меня поселили в него, потому что оно… имело доступ… доступ в место, где жил и был заточён Арналдо».

«Кто поселил? Кто?» — Павел, несмотря на боль в голове, чуть не выкрикнул это вслух.

«Не ведаю. — Авран помедлил. Добавил неуверенно. — Не человеческая воля. Не человеческое желание. Не кто-то такой, как ты или я».

«Ты поминал чуму? — Управдом вспомнил недавний разговор с Третьяковым. — Как можно служить ей? Чума — это болезнь, вирус. Если ты располагаешь моими знаниями — ты знаешь, что это такое».

«Чума — живая. Умеет мыслить, как ты и я. Призвана для своего дела. Избрана, как ты и я».

«Кем призвана? Кем избрана?» — Вновь, страстно желая получить ответ, спросил Павел.

«Не ведаю. — Вновь пророкотал в голове мучитель. — И моя сила — иссякла. Один вопрос. Последний. Потом — уйду».

«Ты сказал, что поможешь мне. Чем?» — Торопливо и безгласно выкрикнул управдом.

«Чума — хитра. Она прячется от тех, кто ищет её. — Неожиданно громовые раскаты в голове Павла стихли. Не успел управдом порадоваться этому и укорить мучителя за небрежность — ведь можно ж было постараться и с самого начала настроить громкость беседы как следует, — как тихие слова сделались еле слышны; потом и вовсе превратились в шёпот. Словно бы могучий водопад на глазах пересох и выродился в жалкую капель. — Чума — хитра. — Повторил богомол. — Но она не может всё делать в одиночку. Есть… приспешники… слуги чумы… Я… стану пытать их… Сумею дознаться, где прячется чума…».

Туман в голове пропал. К Павлу вернулась способность двигаться. Теперь он мог говорить — не только мысленно, но и во весь голос. И ему вдруг подумалось: богомол опять исчез, как фантом. Доказать, что тот был здесь, в доме, — невозможно. Толстая ветка в окне словно бы и не сдвигалась с места. Не оттого ли, что никто и не думал её сдвигать? И уж тем более — никто не подныривал под неё, не извивался ужом, не демонстрировал чудеса ловкости. Так был ли Авран-мучитель собеседником управдома? Был ли разговор в уютной пещере черепной коробки? Или на Павла обрушилась очередная галлюцинация, его заворожил свежайший — с пылу, с жару — мираж?

Чувство досады нахлынуло. Досады, перемешанной с обидой. Долгой, затяжной, истребить которую был способен, разве что…

Стук в окно.

Деликатный, тихий стук.

Павел обернулся на него так стремительно, что заныла шея.

В окне, еле различимое на границе ночи и света свечи, мельтешило лицо богомола. Впервые Павел был чертовски рад его увидеть. И, может, именно поэтому богомол впервые казался ему самым обыкновенным, только уставшим, как после трудного рабочего дня, человеком. Тот слегка искривил губы: улыбнулся? Неужели — улыбнулся? Потом вытянул грязноватый палец и указал им на Павла.