Плач Агриопы

Человек взмолился горячей молитвой. Что стоит немного обождать — не до утра, так хоть до заката. Если смерть придёт в дом, — разве он посмеет противиться ей? Он сам обмоет, обрядит и предаст тело жены земле. Всего-то и надо — дождаться, пока еле слышные толчки сердца утихнут навек. Позволительно ли христианину хоронить живую душу заживо, даже если разум, сопровождавший её прежде, уже мёртв? Но мортусы не внимали мольбам. Да им и не пристало этого: работы для них с каждым днём только прибывало, а промедление ускоряло и без того быструю поступь чёрной смерти. Старший, впрочем, сжалился над человеком и предложил тому отнести изъязвлённое тело в лазарет — дабы многоопытный доктор подтвердил смерть женщины.

Человек не был ни глупцом, ни невеждой. Он слышал немало о лазаретах. Да и кто о них не слышал в этот проклятый год. Многие так боялись очутиться в их стенах, из которых не было выхода, что убивали себя, едва чумные доктора произносили свой приговор. Потакая страху и телесной немощи, обрекали на непрощение бессмертную душу. Но человек, не колеблясь, отяготил себя ношей и порешил отправиться в лазарет вместе со своей несчастной женой. Один из мортусов сообщил, что вошедший в двери лазарета уж не покинет его в продолжение сорока дней, будь он здоров или болен. Человека не взволновало это. Покорно, как ярмарочный вол, поднял он невесомое тело жены и вышел из дому, в чём был, не захватив впрок ни одежды, ни пищи.

Он вдыхал тяжёлый аромат костров и падали, шагал по грязи и нечистотам городских улиц, словно не знал ни сомнений, ни усталости. Один из мортусов сопровождал его половину пути, но потом махнул рукой и убрался с глаз долой. Что проку в шпионстве? Куда ещё, кроме как в лазарет, отправится этот страдалец со своей женой, с которой и в смерти расстаться не может?

Он был прав — этот рассудительный мортус. Человек не помышлял о бегстве. Он брёл в лазарет, упрямо передвигая негнувшиеся ноги. Ему оставалось пройти не так много: три сотни шагов от соборной площади, две с четвертью — от высокой кампаниллы. Туда, где добродетельным супругам Антимо и Бендинелле явилась Богородица. Туда, где однажды, чудесным знамением, посреди зимы зацвёл трухлявый пень. Разве святость такого места не поможет праведнице? Разве без причины скромная больница, отстроенная там, собирает пожертвования горожан и богатеет год от года; обзаводится то уютным двориком, то капеллой?

Чем ближе человек подходил к больничному зданию, тем реже встречались ему горожане. Они давно уж старались обходить Ospedale del Ceppo стороной. И это при том, что больница, на первый взгляд, совсем не казалась юдолью скорби. Разве скорбь, а не радость и покой рождаются при виде белёных стен, тонких резных колонн, похожих на трогательные детские руки, фриза, все панели которого покрыты забавными выпуклыми изображениями медиков, праведников и святых. Человек вспомнил, как, едва поселившись в Пистойе, с умилением разглядывал картинки на фасаде больницы. Обожжённая цветная глина, облитая глазурью, тогда сделалась для него чем-то вроде воплощения красоты. Конечно, была ещё красота соборов и богатых палаццо, но она слегка пугала простаков, к коим человек относил и себя. А яркие картинки Ospedale del Ceppo наполняли душу умилением и чистыми слезами. Даже сейчас, отягощённый телом жены, человек поднял воспалённые глаза и окинул восхищённым взглядом запечатлённые на фасаде пять добродетелей и семь милосердных деяний — одеть нагого, впустить в дом странника, посетить больного, посетить заключённого, накормить голодного, напоить жаждущего, похоронить усопшего.

Последнее деяние вдруг напугало человека. Напугало своей неотвратимостью; тем, что — хочешь не хочешь, — а придётся его совершить. Он ощутил слабость в руках и ногах и, едва не перейдя на бег, преодолел последние три десятка шагов до дверей больницы. Осторожно опустил тело жены на порог, постаравшись, чтобы платье женщины не задралось на коленях, а сама она казалась бы отдыхающей в тени в жаркий полдень. Некому было оценить его заботу, некому — целомудрие и смиренный вид жены. Человек подумал, что, может, усаживает перед дверью больницы мертвеца, а значит, его забота близка к кощунству, но уверить себя, что жена — мертва, по-прежнему не посмел.

На третий стук дверь Ospedale del Ceppo распахнулась. В дверном проёме, укутанный в хламиду, которой, пожалуй, побрезговал бы и нищий, возвышался обрюзгший и поседевший, как сахарная голова, Леонардо Вазари — управитель больницы. Сам Вазари, знатность которого не оспаривалась никем в городском совете. Вазари, который заточил себя в больнице с первых дней пришествия в Пистойю Чёрной Смерти.

Увидев женщину, покрытую бубонами и петехами, он мрачно кивнул, как будто разглядел в толпе старого, но не доброго знакомца, и знаком приказал занести тело в больницу. Человек повиновался. Встречу с Вазари он почитал за удачу. Вазари — не чета чумным докторам-шарлатанам. Он — человек уважаемый, хоть и странный. Лгать он точно не станет: если объявит кого-то мёртвым — значит, так оно и есть.