Плач Агриопы

В голове у Павла что-то ухнуло и разбилось вдребезги. Перед глазами поплыли круги, дыхание сбилось, накатила вчерашняя паника. В памяти отчётливо, в полный рост, проступили из тумана забытья мертвецы. Материализовались, выстроились в шеренгу. События вчерашнего дня замелькали перед Павлом, как будто кто-то от души раскрутил калейдоскоп. Странная крылатая тварь на МКАДе, исчезновение «арийца», черви в гнилых стейках, смерть, застывшая в глазах раздувшегося упыря. Павел начал хватать ртом воздух. Воздуха не хватало, а в том, что ещё оставался вокруг, жила чума. Павел дёрнулся, сорвался с места: бежать! В побеге — спасение! Но больная нога слегка подвернулась, и он тяжело рухнул обратно на раскладушку. И тут же, от этой встряски, в голове прояснилось. Как он мог до сих пор не задать Людвигу самого главного и страшного вопроса:

- Моя дочь… жива? — Павел выдохнул это едва слышно. Латинист наклонился к собеседнику.

- Прошу прощения… — Начал он.

- Моя дочь, Танька, и Елена — что с ними? Где они? — Прокаркал Павел хрипло, но, на сей раз, внятно.

- Пока не скажу — есть не станете? — Полуутвердительно поинтересовался Людвиг.

- Чёрт бы тебя побрал, — выругался управдом и снова попытался встать.

- Ладно, ладно, — латинист подставил плечо. — Пойдёмте со мной. А то с вами, с таким, никакой каши не сваришь.

Помощь Людвига оказалась как нельзя кстати. Латинист распахнул фанерную дверь, из-за которой доносилось фырканье лошадей, и — широким жестом — предложил Павлу войти. За дверью обнаружилась та самая, вчерашняя, конюшня. Помещение освещалось несколькими длинными и узкими окнами, проделанными под потолком; может, это были вентиляционные отдушины; в любом случае, прошлой ночью Павел их попросту не заметил. Зато сейчас дневной свет освещал пони и поджарую лошадь вполне прилично. Животины радостно замотали головами при виде вошедших людей. Но управдом даже не поглядел на них. Он смотрел в пространство между лошадиными стойлами. Там, в отдельном пустом деннике, отчётливо просматривалась раскладушка, наподобие той, с которой только что поднялся Павел, а рядом — толстый грязноватый матрас. Превозмогая боль в ноге, управдом рванулся туда; невольно оттолкнул Людвига, словно тот был досадной помехой; добежал и рухнул на колени перед раскладушкой.

И ему навстречу поднялась изувеченная болезнью, сожжённая нутряным жаром, но зрячая и обладавшая даром человеческой речи голова.

- Стой! Не подходи ближе. — Прошептала Еленка.

Павел, не послушавшись, ткнулся лбом в колени бывшей жены, прикрытые тонким одеялом. Слёз не было. В глаза словно бы высыпали содержимое солонки с горкой, но слёз не было.

- Танька жива? — Павел понимал, что Еленка — не лучший адресат для вопроса, но и не спросить — не мог. Ему казалось, бывшая жена воскресла из мёртвых, восстала против вечного косца, а значит, в вопросах жизни и смерти — отныне первый эксперт.

- Спит, — с трудом выговорила Еленка. И, словно поняв и простив нерешительность Павла, добавила. — Не бойся, подойди к ней.

Павел, нелепо, по-обезьяньи опершись руками об пол, перекатился к матрасу. На поверку оказалось, что матрасов — два. Один был положен поверх другого, вероятно, для большей мягкости. А дочь, свернувшаяся калачиком на этой нищенской постели, казалась крохотной, почти младенцем. Павел погладил Таньку по голове, прислушался к её дыханию. Они было тяжёлым, прерывистым, но сопровождало Танькин сон, а не бредовое беспамятство.

- Она пришла в себя, сегодня утром, — прошептала Еленка, — Твой друг покормил её. А потом она заснула.

- Так значит… — Павел замешкался, не желая сморозить глупость. — Значит, всё хорошо? Вы поправляетесь?

И тут Танька шевельнулась, тряпки и мешковина, укутывавшие её, сползли с голых рук и шеи. Управдом едва сдержал себя, чтобы не отшатнуться: на шее дочери отчётливо темнело чумное пятно. Глаза Павла, ещё минуту назад затуманенные радостью, снова обрели способность видеть всё без прикрас. Он заметил кровоподтёк на подбородке Таньки, а подмышкой у неё угадал очертания крупного бубона.

- Состояние стабильно тяжёлое, — попыталась усмехнуться Еленка. — Трудно… соображать…

- Почему они здесь? — Выкрикнул Павел, ненавидящим взглядом сверля Людвига, как будто тот был виновен во всех несчастьях. — Почему ты не положил здесь меня, а их — там? — Он, резким движением руки, указал на каптёрку.

- Потому что лошади — здесь, — спокойно проговорил латинист. — Как видите, Валтасар был прав: дыхание лошадей — помогает.

- Но не излечивает, — еле слышно закончил Павел.

Людвиг, похоже, расслышал его, но не стал отвечать. Вместо этого он изрёк неожиданное:

- Если хотите посекретничать — самое время; я иду прогуляться. Меня не будет примерно час.

Управдом вытаращился на латиниста с таким недоумением во взгляде, что тот звонко рассмеялся, взбудоражив лошадей: пони заливисто заржала, как будто разделяла весёлость Людвига.