Плач домбры

Впрочем, и другие снохи день-деньской слоняются, изнывая от безделья, и только соберутся — заводят все тот же упоительный разговор о любви. И хотя каждая рассказывает только то, что конечно же слышала от других, но Зумрат видит их насквозь: просто того в себе каждая удержать не может, что сама изведала, или тайные свои мечты разматывает, по чему изнывает долгими одинокими ночами. Лица огнем горят, неутоленная страсть маслом блестит в глазах. Старшая жена в досаде и ревности, но и млея от такой беседы, порою обрывает их: «Перестаньте, еще услышит кто-нибудь. Прыгаете, как сытые кобылицы!»

Эти разговоры, однако, не могли замутить светлых мечтаний Зумрат. Восхищаясь божественной любовью царевичей и царевен, о которой читала в дастанах, она ждала свою большую любовь, назначенную судьбой, и не знала, не ведала, что сладкий яд, который нацедили ей в кровь снохи, забродит после. А пока она жила ожиданием счастливой жизни, которая была впереди, и торопила дни.

И наторопила… Судьба решилась скоро и враз. Зумрат продали куда-то на задворки Орды, стареющему бею чужого народа. Отец ее, эмир ногайский, а более того — старший брат Кутлыяр, не видя ее слез, не слыша стенаний, то руганью, то уговорами сломили ее сопротивление. Нужно, говорили они, нужно — ради благополучия дома, ради того, чтобы намертво, сыромятным ремнем, привязать к Орде беспокойные башкирские племена. Плакала-плакала Зумрат и выплакала со слезами все силы, всю ярость…

Конечно, поначалу молодая байбисе забот державной политики, о которых твердили отец и брат, и в голове не держала. Богара хоть и не царевич из дастана, однако же оказался человеком на удивление богатым. Не знает, куда и посадить, пылинки с нее сдувает, яства ли невиданные, одежды ли богатые, украшения ли из злата и серебра, ценою в целые табуны каждое, — ничего не жалеет для молодой жены Богара. Захочет Зумрат наведаться в отцовский дом, бей в свиту ей дает самых красивых девушек, а в охрану — до полусотни всадников при полном вооружении. Сбруи лошадей, оружие охраны на солнце сверкают, у девушек в накосницах монеты звенят, разноцветные ленты в гривах коней на ветру полощутся. Ну прямо ханской дочери гостевой караван!

Так что Зумрат вроде бы утешилась быстро. Только рот откроет — и что хотела, уже перед ней. Но понимает молодая жена: чужая она в доме своего мужа. Глазами не видит, так спиной чует. Старшая наперсница Татлыбике сама первой не заговорит, скользит мимо. Словно юной наперсницы и вовсе нет, скоро уж и тень ее будет обходить. Девушки, приставленные в услужение к Зумрат, только с виду приветливы и послушны. Чуть пожестче с ними — огрызаются. А эмирская дочка сызмала привыкла в отчем доме держать всех в страхе. Уж она бы подняла голос, установила в доме свои порядки. Глянет на байбисе, стоящую, скрестив руки на груди, неподвижно, словно каменный истукан, встретится с ее острым взглядом — и немеет язык. Взгляд ее выдержать еще может, а вот слова сказать сил уже нет.

Кто скажет про Татлыбике, что троих родила, что сорок ей уже: стан гибкий, в сочных губах, в больших карих глазах еще гуляет отсвет молодости. Разве умная, властная байбисе, у которой все кочевье на ладошке пляшет, снизойдет до молоденькой, еще и девятнадцати-то нет, соперницы? Где уж…

А ведь эти капризы Зумрат совсем не от глупости. День и ночь у нее душа горит, оттого что мечты юности растаяли как отрадный сон, оттого что жизнь ее вместо желанных мраморных дворцов пройдет вот в этой войлочной юрте, оттого что всем она чужая и всеми обиженная. Никак не привыкнет она к здешним нравам и обычаям. Душа тоскует, ищет чего-то, от смутных мятежных мыслей голову ломит, если бы не страх перед отцом и, того более, перед братом…

Страх, страх… Хоть и живет за широкой спиной мужа, но кажется ей порой, что шагает она по самому краю бездны. И не в Татлыбике дело. Что байбисе? Как говорит брат Кутлыяр: «Сколько бы корова ни брыкалась, оглобли ей не сломать».

Страх ее, самый ужас — Аргын.

Коли встретятся ненароком за юртами с глазу на глаз, выдавит он на широком лице шутливую усмешку и ощупает ее взглядом с головы до ног. И без того узкие глаза сжимаются в щелочки, широкие конские ноздри дрожат. Вот-вот рванется к ней, сграбастает ручищами и подомнет под себя, огромным своим лошадиным телом упадет на молодую женщину. Вспыхнет Зумрат от стыда и страха, помертвелые ноги пронесут мимо.