Плач домбры

— Долго мы еще каждый сам по себе бродить будем, словно овечье стадо без барана? Вот ты, Богара-агай, по всему Уралу, по всем долинам Яика известный турэ. Скажи, неужто не суждено нам в один клубок сметаться, в один ком слепиться? Неужто не по силам башкирам собраться в единое свободное государство и жить с другими народами вровень?

С хозяина весь гнев сошел. Этот широкоплечий, богатырской стати усергенский турэ, мрачно полыхая глазами, говорил о том, о чем бессонными ночами думал он сам, словно подслушал его самые заветные мечты, и переломленные сомкнувшиеся брови кипчака разошлись и распрямились.

— Афарин, славный Юлыш! — Он поставил перед гостем чашу, полную кумыса, но решил до конца не открываться, самый потайной узел развязать при следующей встрече. — Мед да масло на твой язык! Ах, если бы все так думали, как ты говоришь!

— Уже мозг в костях наших сохнет. Только и богатства у бедняка — две-три головы скота. А сборщики ясака последнюю овцу у него уводят, последнюю корову — единственную кормилицу его детей. А податей сколько? Сидим дожидаемся, когда народ вконец вымрет? Скажи, как скинуть гнет Орды?

Богара постарался не выдать своего ликования.

— Плетью обуха не перешибешь, — вздохнул он. — Однако, Юлыш-батыр, надежды терять не будем. Еще придет день.

— Как бы не пронадеяться.

Они договорились время от времени встречаться, устраивать состязания борцов и наездников, а, перезимовав зиму, следующим летом, в самую прекрасную пору, собрать большой сход — праздник двух вот уже сотни лет соседствующих родов.

— Я много слышал про тебя, — сказал Богара, когда вышел проводить гостя, — отважен, говорили, и умен, хоть и молод. Увидел тебя и еще больше поверил. Дело делать нам нужно вместе, сообща, советуясь друг с другом. Асвару-баранту эту я пресеку. И ты своим накажи.

И они, обнявшись, попрощались.

«Вот кто, когда дело настанет, станет моей правой рукой», — подумал Богара.

Поэтому и в ответ на подарок Юлыша — шубу из выдры — одарил неслыханно: подвел к нему своего подменного скакуна-иноходца.

Байгильде замешкался по своим делам и усергенского гостя не застал, в кочевье Богары он явился лишь следующим утром.

— Ай-хай, сват, не с огнем ли играешь? — заговорил он, ворочая белками глаз. Изо рта его шел тяжелый до тошноты запах. Поговаривали, что, с тех пор как стал Байгильде ходить у Орды в сватах, пристрастился он к хмельному напитку под названием арак.

— Что за огонь, о чем ты? — прикинулся непонимающим хозяин.

— Ты мне не хитри! Юлыш усергенский был у тебя! Что, с бурзянами мириться зовет?

— К справедливости зовет. Бурзяны тоже племя для нас не чужеземное.

— Озеро крови между нами лежит. Забыл? А усерге-ны? Что, может, тоже родня? А ты Юлышу собственного иноходца подарил. — И без того красноватое лицо его от арака уже полыхало огнем. — Прознает эмир ногайский — по головке не погладит.

— Подарки, сват, в обычае, — ответил Богара. — Право соседа — право Тенгри.

— Знаем твой обычай! И против кого вы с Юлышем сговариваетесь — тоже тайна не великая.

— Ногайским своим зятем, сватами-упырями меня пугаешь? Коли наушничать собрался, то и про свои собачьи дела донести не забудь. Ладно? — Хоть и злость кипела, Богара держался, гнева своего не выдал, говорил тихо и не спеша.

— Это какие еще собачьи дела? Аллах знает, о чем ты…

— Ладно, ладно, я так просто… двоих ясачников вспомнил вдруг.

— Ты грех черного пса на белого пса не вали. Невесть чьих рук дело, а ты на меня… — враз скинув голос, забубнил Байгильде. На лбу его выступил крупный пот. Камча, которую он цепко, до ломоты в пальцах, сжимал в руке, перешибленной змеей вытянулась на войлоке.

Месяца три назад два ясачника, возвращаясь от мин-цев, заночевали в ауле у Байгильде. Поели они, попили с вечера и завалились спать — ну, это известно, а вот что сталось с ними дальше — темно и неведомо. Были два ордынца — и нет их, туманом развеялись, в небо улетели. Были у баскаков два пегих, навьюченных пушниной верблюда — исчезли, земля сглотнула. Приходили выведчики из ногайского тумена, вынюхивали, высматривали, но никаких следов не нашли. Только и узнали, только и выведали, что следы их в кочевье Байгильде обрываются, но, чтобы схватить, на аркане до самой Орды протащить да на самый высокий кол посадить, никаких улик не было. К тому же Байгильде с Ордой знается, свой у них человек. Свата ли в таком подозрении держать показалось неприличным, другая ли какая причина — на том дознание и закончилось.