Плач к небесам

На лице Алессандро проступила такая ярость, что на мгновение он перестал походить на самого себя. Он поморщился, а потом его губы растянулись в презрительной усмешке. Тоном, полным мрачной иронии, он спросил:

– Ну как ты можешь о таком спрашивать? – А потом, придвинувшись к Тонио, добавил: – Если бы я мог, я бы убил его сам.

– Нет, – прошептал Тонио, покачав головой. – Оставь его мне, Алессандро.

Певец откинулся на спинку стула. Заглянул в свой стакан, слегка взболтнул вино и выпил. А потом сказал:

– И все же потерпи, Тонио, потерпи! И, ради бога, будь осторожен. Не позволь ему отнять у тебя жизнь. Он и так у тебя слишком многое отнял.

Тонио снова улыбнулся, взял его за руку и мягко пожал, успокаивая.

– Я буду рядом, – пообещал Алессандро, – когда бы тебе ни понадобился.

Они надолго замолчали, но молчание это было таким легким и ненапряженным, словно они были столь давними друзьями, что им не обязательно было разговаривать. Тонио, казалось, забылся в воспоминаниях.

Постепенно лицо его прояснилось и стало мягче, и здоровый блеск вновь появился в глазах.

– А теперь, – сказал он, – я хочу узнать, как сам-то ты поживаешь? Ты все еще поешь в соборе Сан-Марко? И скажи еще: прошлой ночью гордился ли ты своим учеником?

Прошел еще час, прежде чем Тонио собрался уходить. Слезы снова навернулись на глаза, и он постарался, чтобы прощание было как можно более коротким.

Но когда их с Алессандро глаза встретились в последний раз, Тонио вдруг вспомнил все, что раньше думал об этом столь любимом им человеке, вспомнил наивное чувство превосходства, с которым он, мальчишка, считал, что Алессандро – это нечто меньшее, чем мужчина, и все страдания, что накопились поверх тех старых представлений. Все это разом нахлынуло на Тонио, когда он уже стоял в дверях.

И он вдруг понял всю меру того, что осталось невысказанным между ними, а именно: что они теперь – существа одной породы, но ни один из них ни за что на свете никогда не обмолвится об этом.

– Мы еще встретимся, – прошептал Тонио, боясь, что голос выдаст его.

И, будучи совершенно неуверенным в том, что сейчас сказал, он обнял друга и на миг прижал его к себе, а потом повернулся и поспешил прочь.

А время уже приближалось к полудню. Тонио обязательно надо было поспать, но он не мог. Пройдя мимо дворца кардинала так, будто не узнал его ворот, он оказался наконец в одной из многочисленных римских церквей, в которых он еще не бывал. Церковь была полна теней, запаха ладана, света сотен свечей.

Нарисованные святые смотрели на него из позолоченных алтарей. Одетые в черное женщины молча двигались к стоявшим в отдалении яслям, из которых младенец Христос простирал к ним ручонки.

Обойдя все ниши, Тонио вдруг увидел святого, которого он не знал. И там, в тени перед маленьким алтарем, он упал на колени, а потом растянулся ничком на камнях, уткнулся лицом в ладони и заплакал. И он плакал и плакал, не в силах остановиться даже ради тех ласковых римских женщин, что вставали на колени подле него и все шептали, шептали ему какие-то слова утешения.

17

Всю следующую неделю Гвидо и Тонио, как никогда прежде, жили и дышали оперой. Весь день уходил у них на разбор «ошибок» и слабых мест предыдущего представления. Гвидо вносил изменения в аккомпанемент и задавал Тонио сложнейшие упражнения, совершенно немыслимые в прошлом. Синьора Бьянка распарывала швы, поправляла кринолины, пришивала новые кружева или стразы. Паоло всегда был готов бежать по любому поручению.

Своими трелями и верхними нотами Беттикино превосходил сам себя, а Тонио при этом улучшал каждое его достижение. В дуэтах же их голоса создавали совершенно исключительную красоту, подобную которой не помнил никто из слышавших их, и театр, снова и снова умолкая в эти фантастические мгновения, быстро разражался воплями и криками «браво!». Любое движение занавеса сопровождалось громоподобными овациями.

В первом и втором ярусе собирался буквально весь свет. Иностранцы устраивали все больше карточных игр и ужинов, а билеты на каждое представление оказывались распроданными еще до того, как Руджерио открывал двери.

Каждую ночь в коридорах за сценой Гвидо осаждали не только толпы поклонников, но и агенты, предлагавшие сезонные ангажементы в Дрездене, Неаполе, Мадриде.

В гримерную вносили цветы, драгоценные табакерки, перевязанные лентами письма. Кучера ждали ответов. Мрачный граф ди Стефано снова и снова терпеливо кивал, когда твердокаменный маэстро в очередной раз заявлял, что Тонио еще не готов погрузиться в вихрь светской жизни.

Наконец, после седьмого успешного представления, Гвидо засел с синьорой Бьянкой в запертой гримерной и составил список приглашений, которые Тонио следовало принять в первую очередь.

Теперь он мог повидать графа ди Стефано в любое время, когда захочет. Он мог навестить его сегодня вечером.

У Гвидо больше не осталось сомнений. Его ученик прошел все мыслимые и немыслимые испытания. Он получил приглашения из лучших оперных театров мира. И Гвидо впервые согласился с заверениями Руджерио, что опера будет идти вплоть до самого конца карнавала.