Плач к небесам

— Так это плохо, что я люблю в тебе мягкость, нетипичную для мужчин? — сердито спросила она. — Так значит, это странно, что я предпочитаю твой огонь любому другому огню, который мог бы уничтожить меня? Неужели ты не видишь, какой она могла бы быть, наша жизнь вдвоем! Почему я должна хотеть того, что может мне дать любой, в то время как у меня есть ты! Разве после тебя хоть что-нибудь может иметь для меня значение? Что может иметь хоть какую-то ценность? Ты — Тонио Трески, ты обладаешь талантом и величием, за которые другие бьются всю жизнь и совершенно без толку. О, как я злюсь сейчас на тебя! Мне даже захотелось тебя обидеть! И все потому, что ты не веришь мне! И не веришь в то, что мы могли бы жить вдвоем, и в то, как прекрасно это было бы! Ты делаешь выбор за нас обоих, и я никогда тебе этого не прошу! Понимаешь? Ты подарил мне себя на такое короткое время! Я никогда тебе этого не прощу!

Кристина сидела, склонившись вперед. Ее голые груди были прикрыты вуалью золотистых волос. Закрывая лицо руками, она сотрясалась в коротких, сдавленных рыданиях.

Тонио хотел коснуться ее, утешить. Но он тоже был зол и тоже несчастен.

— Ты немилосердна, — внезапно сказал он. А когда девушка подняла заплаканное, опухшее от слез лицо, объяснил: — Ты немилосердна к мальчику, которым я был, и к мужчине, которым я мог бы стать. Ты немилосердна, потому что не видишь, что каждый раз, сжимая тебя в объятиях, я знаю, что могло бы быть между нами, если бы...

Она закрыла ладонями его рот. Тонио изумленно посмотрел на нее, а потом отвел ее руку.

— Нет! — покачала головой Кристина. — Тогда бы мы вообще никогда не встретились. И я клянусь тебе всем, что для меня священно, что твои враги — это мои враги, и те, кто ранит тебя, ранят меня. Но ведь ты говоришь не о мести, а о смерти. Ради этого ты собираешься покончить с собственной жизнью. Гвидо знает это. И я знаю. А все почему? Потому что этот человек должен знать, ведь так? Он должен знать, что это ты пришел убить его после всего того, что он с тобой сделал. Он должен знать, что это ты!

— Да, ты права, — мягко ответил он. — Это правда. Ты сформулировала это лучше и проще, чем мог бы сделать я.

* * *

Много времени спустя, когда Тонио решил, что, выплакав все слезы, Кристина заснула, переплетясь с ним горячими и влажными руками и ногами, он тихо выскользнул из ее объятий, осторожно поправил подушку у нее под головой, пошел в мастерскую и, сев у окна, устремил глаза на мелкую звездную россыпь.

Стремительный ветер уже разогнал дождевые облака, но город все еще блестел, омытый дождем, и казался таким прекрасным при лунном свете. Сотни огоньков мерцали на балконах и в окнах, в щелях разбитых ставен на всех этих узких улочках внизу, под сверкающими крышами.

Он подумал: поймет ли она его хоть когда-нибудь? Если он отступит сейчас, это будет означать, что он отступил навсегда. А как он сможет жить с этим ощущением собственной слабости, с признанием этого жуткого поражения, с осознанием того, что он позволил Карло так искалечить и разрушить его жизнь, а после этого оставил его жить как ни в чем не бывало?

Перед его глазами всплыл дом в Венеции. Призрак жены, которой он никогда не знал, и кучка детей-призраков. Он увидел огни над каналом и сверкающее палаццо, медленно исчезающее под водой. «Почему это сделали со мной!» Ему хотелось кричать, и вдруг он почувствовал, что Кристина стоит рядом, сбоку от него.

Она прислонилась к его плечу своей маленькой головкой, и Тонио, заглянув девушке в глаза, вдруг испугался, что пропустил какой-то важнейший момент своей жизни. Наверняка он совершил когда-то ужасное зло, ведь иначе этого просто не могло случиться! Такое не могло случиться с Тонио Трески, рожденным для стольких великих дел!

Бредовые мысли.

Ужас этого мира как раз и заключался в том, что тысячи злодеяний совершались теми, кто никогда не был ни обвинен, ни наказан, и рядом с величайшими обещаниями никогда не было ничего, кроме несчастья и нужды. Детей искалечили для того, чтобы сделать из них хор серафимов, и их пение стало плачем, обращенным к небесам, — к небесам, которые их не слышат.

А с ним самим все это произошло по чистой случайности — чудесной случайности — только потому, что в одну далекую зиму он пел по ночам на узких улочках Венеции, обнажая свое сердце под такими же, как эти, звездами.

«И все же, если предположить, что все так, как сказала она...» Он стоял в темноте и смотрел на нее, на изгиб ее головы, на голые плечи под свободно накинутым покрывалом, а когда Кристина подняла на него глаза, он увидел белизну ее лба и темные очертания лица.

«Если предположить, что это действительно возможно... Что где-то на краю земли, на блистающей окраине своего собственного мира, они могли бы жить вместе и любить друг друга, а все остальное — то, что дано другим, — пропади оно пропадом!»

— Я люблю тебя, — сказал он и подумал: «И ты почти заставила меня в это поверить».

Голос его дрогнул. Ну как он может бросить ее? Как он может бросить Гвидо? Как он может бросить самого себя?