Плач к небесам

И когда она повернулась, юбки, разлетевшись, повернулись вместе с ней, и она стала снова приближаться к нему тем же жутковатым невесомым шагом, и тут же он почувствовал резкую боль в боку.

Вместе с выдохом из его груди вырвался какой-то свист.

«Пьяная, глупая куртизанка, вдова — кем бы ты ни была, — думал он, и злоба просачивалась в него, словно на его теле вдруг появилось какое-то темное пятно, через которое мог поступать яд, — что ты знаешь о том, что находится вокруг тебя, и можешь ли вообразить, что ты — часть всего этого, этой красоты! Ты часть этой красоты, независимо от твоих убогих, банальных и неизбежно омерзительных мыслей!»

Бутылка была пуста.

Он совсем не собирался ронять ее, и вдруг она разбилась вдребезги о мокрые камни под его ногами. Тонкий слой воды пошел рябью. Осколки, блестя в воде, легли на дно. Карло наступил на них. Ему нравился звук крошащегося стекла.

— Еще одну! — махнул он рукой. И краем глаза увидел, как одна из теней, приближаясь, становится все больше, становится все выше.

— Синьор! — Ему вручили бутылку. — Пожалуйста, пойдемте домой.

— А! — Он откупорил бутылку. — А разве у меня сегодня нет причины для печали? — Он злобно глянул в лицо Федерико. — Сейчас, когда мы стоим здесь, он, скорее всего, уже начал разлагаться, и все эти бабы, что падали в обморок от его голоса, теперь плачут и причитают, а его друзья, богатые и влиятельные господа Рима и Неаполя, наверное, готовят ему пышные похороны.

— Синьор, умоляю вас...

Карло покачал головой. Снова та ужасная комната и тот... что это было? ...Тот ужас, который он мог буквально почувствовать, как привкус на языке. Когда она вдруг села на постели: «Тонио!»

Он положил руку на грудь Федерико и оттолкнул его.

И стал пить медленно, большими глотками, мечтая, чтобы вернулась печаль, это светлое, бездонное чувство без волнения и тревоги.

А где же она, его женщина в черном? Куда же она делась?

Повернувшись на каблуках, он увидел ее всего в десяти шагах от себя. И он был уверен в том, что она повернула голову, чтобы посмотреть на него, как только он бросил на нее взгляд!

Да, она посмотрела на него.

Она глядела на него из ночной мглы. Он презирал ее и в то же время знал, что в тот момент, когда улыбнулся ей восхищенной улыбкой, глаза его зажглись похотливым блеском. Всегда одна и та же дерзость, то же кокетство, та же игра в кошки-мышки, в то время как внутри его грызет скорбь. "Ты думаешь, я хочу тебя, ты думаешь, я желаю тебя! Да я хочу выпить тебя, как вино, а потом выбросить на обочину, прежде чем ты успеешь понять, что произошло. Но она! То была любовь, неподвластная времени.

И это я погубил ее! «Тонио!» — и больше ни одного слова до самой смерти".

Он пил бренди слишком жадно: оно текло по его подбородку, проливалось на одежду.

Кто-то поздоровался с ним, поклонился ему и торопливо удалился, увидев, в каком он состоянии. Но они простят! Все прощали его. Ведь понятно: жена умерла, дети плачут по ней, и он тоже плачет по ней. А где-то в пятистах милях к югу то бесчестье, тот старый скандал. «Ах, сенатор Карло Трески! — должно быть, говорят они себе. — Что ему пришлось перенести!»

Еще кто-то. Федерико тронул его за локоть. А он не отрывал глаз от женщины в черном. Она определенно пыталась соблазнить его.

— Я же сказал, оставь меня одного.

— ...Пришел, и никого на нем не было, синьор.

— На нем? Я не расслышал тебя.

— На пакетботе[46], синьор. Там не было...

Шлюха была изящной, похожей на кошку; в ней чувствовалось что-то явно элегантное — в колыхании ее платья или в том, как она шла против ветра. Он хотел ее, он хотел ее! А когда с этим будет покончено, он встанет на колени и признается: «Я убил его. У меня не было выбора, я не...» Он повернулся кругом и посмотрел на Федерико более внимательно.

— Что ты сказал?

— На пакетботе никого не было, синьор. И никакого послания тоже. — И, понизив голос почти до шепота, прибавил: — Никакого послания из Рима.

— Не было, так будет.

Карло распрямил плечи. Итак, ожидание продолжается, а с ним и ощущение вины. Нет, не вины, а просто неловкости, напряжения, ощущения невозможности дышать.

Теперь он почти с ужасом ожидал этого послания. После той первой вспышки гнева, когда он спросил, может ли быть уверен в их преданности, они сказали ему: «Мы привезем доказательство». — «Неужели? И что же это будет? — спросил он тогда. — Окровавленная голова в мешке?»

Он тогда засмеялся, и даже они, эти убийцы, оцепенели от ужаса, хотя и попытались скрыть это за непроницаемостью своих лиц, словно вырезанных из дерева, грубо, без всякой шлифовки. «Не нужно привозить мне доказательство. Нужно только сделать это. А новость быстро доберется до меня».

Певец Тонио Трески! Именно так его называют, даже при нем, при Карло, даже обращаясь к нему, его брату, осмеливаются говорить: «Певец Тонио Трески»!

Много лет назад те тоже обещали ему принести доказательство, но он отверг это. А когда они все же развернули перед ним кровавую тряпку и он увидел месиво из внутренностей и крови, то отскочил за стул, чтобы не видеть, и заорал: «Уберите это от меня, уберите!»