Плачь, Маргарита

У нее было назначено свидание с Вальтером сегодня в семь часов вечера, у той же самой стены. Дяди уже не было рядом, а они все продолжали встречаться тайком, за глухим забором, «охраняемые» Маргаритой; Сегодня это должно кончиться.

К концу рабочего дня, часам к шести, Роберт, естественно, был уже пьян, но в меру и «усугублять» не собирался, поскольку, как он объяснил Гессу, желал всего лишь привести себя в норму и «спустить на тормозах». В этой замечательной терминологии теперь, по всей вероятности, предстояло начать разбираться и Маргарите, потому что когда он пришел к ней вечером, она, конечно, не могла не заметить его чрезмерного возбуждения и блеска в глазах, который всегда неотразимо действовал на женщин.

— Пока я шел к вам, меня дважды окатили презрением! — воскликнул он, целуя ей руку. — Сначала ваш брат, потом хозяин обители. Давайте уйдем от этих праведников, послушаем музыку, поужинаем где-нибудь.

— Мне одеться? — спросила она.

— Да, оденьтесь как вам удобно, вы все равно будете прелестней всех.

Он забыл, что у нее здесь имеется полный вечерний туалет, тот самый, в котором она сбежала из родительского дома, — серебристое с розовым отливом платье, жемчуга и меховая пелеринка. Когда она вышла из спальни, избалованный ценитель Лей невольно зажмурился от наслажденья. Будь на ее месте другая, он непременно наговорил бы комплиментов, перецеловал пальчики и уложил бы по-своему пепельные локоны возле ушей, на шейке… С Гретой ему это претило. Провести вечер с этой девушкой — все, чего он хотел сейчас.

Во Франкфурте был частный музыкальный салон фон Штейнберг, где взыскательная меломанка устраивала чудесные вокальные вечера с приглашением знаменитых итальянских теноров, которые зимой, однако, в Германию не ездили, поэтому фрау Амалия фон Штейнберг в холода довольствовалась менее прихотливыми венцами, русскими или американцами.

Сегодня пели русские эмигранты — двое мужчин и дама, драматическое сопрано. Роберт и Маргарита приехали, когда концерт уже начался. Усадив Грету, Лей пошел поздороваться с хозяйкой. Фон Штейнберг одобрительно, понимающе кивнула ему, и они вышли в соседний зал.

— Вы уверены, что желаете испортить себе настроение, мой дорогой? — спросила фрау Амалия.

Накануне, позвонив ей и предупредив о визите, Лей сказал, что хотел бы поговорить с ее дочерью Шери. Эта двадцативосьмилетняя феминистка терпеть его не могла, но она была самой близкой подругой Полетт, которая и дала Элоизе Констанции фон Штейнберг столь мало подходящее ей имя Шери. Шери составляла полную противоположность тому, что воплощали собою ее светская мать и не менее светская подруга, которую она обожала и гибель которой оплакивала, может быть, как никто другой.

Шери встретила Лея, стоя посреди гостиной на втором этаже, скрестив на груди руки.

— А вы прекрасно выглядите, — усмехнулась она в ответ на его приветствие. — Три дня назад мамочка еще подумывала, не заказать ли ей полный траур от Готье.

— У меня к вам только один вопрос, Элоиза, — сказал он, стараясь не глядеть в ее сверкающее негодованием лицо. — Кто крестные родители Робера Монтре?

Она немного растерялась и отвечала не сразу.

— Я и мой брат Карл.

— Благодарю вас.

Он, кивнув, направился к двери и вдруг услышал за спиной тихий вскрик поразившей Шери догадки.

Он не обернулся.

Салон фон Штейнберг обычно посещали франкфуртские аристократки со своими поклонниками, а также жены банкиров и промышленников. Дамский круг каждую зиму составлялся практически один и тот же, и появление нового прелестного личика было встречено с благожелательным интересом.

Фрау фон Шницлер, супруга одного из директоров «Фарбениндустри», и фрау фон Брук, жена руководителя металлургического концерна Хеша, обе не любившие столицу и обычно проводившие зимний сезон в салонах Мюнхена, Кельна и Франкфурта, тотчас поинтересовались у возвратившейся хозяйки, что это за «прелесть в розовом» появилась в их обществе. Но фрау Амалия напустила таинственность:

— Терпение, медам, терпение… Ее кавалер представит нам свою даму, как только сочтет нужным.

Увидев вошедшего Лея, обе дамы были заинтригованы еще больше и в перерыве засыпали его вопросами о самочувствии и настроении. Роберт представил обществу фройлейн Гесс, вызвав некоторое разочарование.

— Сестра этого моралиста, — шепнула хозяйке на ухо молоденькая фон Брук, — и товарища по партии?.. О, это скучно.

— Скорее серьезно, — поправила ее фрау Амалия. — Или никак.

А Роберт вновь и вновь убеждался в неповторимости своей Маргариты. Улыбчивая и легкая в беседе, с безукоризненными манерами, она оставляла за собою право каждый миг оставаться собою. Едва зазвучала музыка и раздался сочный баритон бывшего солиста Санкт-Петербургской оперы, она тотчас забыла обо всем и погрузилась в мир сверкающих звездами венецианских ночей, серенад, страстных излияний, смелых чувств, ярких лиц и бесконечной свободы, пленительной и непостижимой для уроженки Севера.