Плачь, Маргарита

Оба понимали, что оставить здесь Лея значило продлить собственную ответственность за последствия, что довольно рискованно при сложившихся обстоятельствах. Увезти же его отсюда значило вызвать бурю негодования, о которой предупредил фюрер, велевший не раздражать Роберта, поневоле остающегося главным действующим лицом разыгрываемого тактического представления.

Но Борман решил рискнуть и переиграть Гиммлера.

— Если вы возвращаетесь, то я остаюсь, — заявил он. — Я разбужу его и попрошу также возвратиться.

— Отлично, — кивнул Гиммлер. — А вы не опасаетесь, — «получить в ухо», едва не сказал он, — что такое вторжение в частную жизнь все-таки излишне?

— Я полагаю, наш товарищ по партии понимает, что частная жизнь каждого из нас подчинена воле фюрера, — отчеканил Борман. — Воле, которую он выразил достаточно ясно.

— Будем надеяться, кивнул Гиммлер и пошел прочь. «Борман так проникся волей фюрера, что явно недооценивает кое-чью еще», — усмехнулся он про себя и, возвратившись в «штаб-квартиру», устроил дела так, чтобы в ближайший час находиться в непосредственной близости к Гитлеру и не пропустить интересного зрелища в стиле «буря и натиск».

Борман возвратился через полчаса и доложил Гитлеру, что Лей вернулся и прошел к себе. Гитлер, выслушав, ничего не ответил. Все понимали, что ситуация будет иметь продолжение, но оно оказалось неожиданным. Не прошло и пяти минут, как адъютант вручил фюреру лист бумаги, исписанный резким, небрежным почерком. Это было прошение об отставке. Гитлер перечитал его несколько раз, то хмурясь, то поднимая брови и пожимая плечами, в полной растерянности.

— Он что, с ума сошел?! — наконец произнес фюрер. — В чем дело? Что вы там себе позволили, Борман? Я же предупреждал вас!

— Мой фюрер, я, видимо, превысил данные мне полномочия, — отвечал Мартин без всякого смятения на лице.

— Нет, не «видимо»! Ты что-нибудь понимаешь? — обратился Гитлер к Пуци, который тоже выглядел ошарашенным.

— Может быть, ты отдал неосторожный приказ, который Роберту показался оскорбительным? — предположил Ганфштенгль.

— Я не отдавал никаких приказов! — рявкнул Гитлер. — Ни у кого нет права вторгаться в частную жизнь! — Он бросил на Гиммлера огненный взгляд. — Я никому не давал такого права! Кто станет это отрицать?!

Гиммлер, вытянувшись, щелкнул каблуками. «Выскочке конец», — решил он.

Гитлер повернулся к Борману. Под его тяжелым, давящим взглядом Мартин низко склонил голову. Гитлер сел и по старой привычке куснул ноготь большого пальца.

— Черт знает что! — вздохнул он. — Эрнст, ступай погляди, в каком он там состоянии. Я позвоню Рудольфу.

Фюрер вышел в соседний кабинет. Пока он разговаривал с Рудольфом, Пуци вернулся.

— Ну что? — спросил Геббельс, сидевший тут же тихо, как мышь, и тоже неприятно пораженный — Лей неожиданно сделал то, чего долгие годы добивалась от него неугомонная Елена, твердившая возлюбленному, что в одной его докторской диссертации об искусственных материалах содержится больше новых идей, нежели во всей национал-социалистической идеологии.

— Спит сном невинности, — усмехнулся Пуци. — Его просто нужно на время оставить в покое — вот и все.

Видимо, аналогичный совет дал Гитлеру и Гесс. Фюрер вышел после разговора с ним как будто успокоенный. Взяв прошение Лея, написал на нем несколько строк и велел передать тому, когда он проснется.

— Гесс считает, что это нервный срыв, — сказал он присутствующим. — И я с ним согласен. Мы все на пределе сил. Мы должны поддерживать друг друга. Кто-то может оказаться более уязвимым — все должны это понимать и окружить товарища максимальной заботой и добрым вниманием. Жаль, что не у всех хватает простого такта, не говоря уж о сердечности.

Эти проникновенные слова вождя, произнесенные тихим и печальным голосом, просились в блокнот Мартина, но тот стоял, все так же глядя в пол. На его лице, впрочем, не было ни смущения, ни раскаянья, ни уныния, ни страха — ничего. Борман просто ждал.

Через час Мартин Борман был отослан Гитлером из Франкфурта — он возвращался в Рейхольдсгрюн. И едва ли кто-нибудь догадался о том крепком рукопожатии, которым наградил его на прощание Адольф. Этого жеста было достаточно, чтобы Мартин сказал себе: «А все-таки я переиграл Хайни».

«Если люди, подобные вам, начнут уходить из движения, то наша борьба потеряет всякий смысл. У меня также не раз возникало желание швырнуть кому-нибудь в лицо прошение о собственной отставке. Но кому? Идее? Провиденью? Собственной совести? Что ж, обратитесь к ним, я же своего согласия не даю. Адольф Гитлер».

Таков был текст резолюции, наложенной фюрером на заявление Лея. Заботливые товарищи, приняв близко к сердцу слова Гитлера, тут же попытались окружить «уязвленного» Роберта «добрым вниманием». Когда Лей наконец выспался к полудню следующего дня, Пуци, Геббельс и Юлиус Штрайхер явились к нему с рассказом о каре, постигшей Бормана за отсутствие такта.

Лей, молчаливый и мрачный, почти не поддерживал разговора, пока Штрайхер не сказал, что ему все же придется стряхнуть меланхолию, поскольку только что прибыл приятный сюрприз.