Плач перепелки

— Новости, ничего не скажешь, — захлопал глазами как очумелый Зазыба. — А может, у него от наших задание какое было — стать на высокую должность у немцев, чтоб помогать потом своим?

— Кому это своим?

— Ну, нам вот… Красной Армии…

— Этого я не знаю, но для дела, пожалуй, лучше было бы, если бы Рославцев не становился начальником полиции в Крутогорье. Оно конечно, ты хитер, но и немец тоже не лыком шит. Потому я и говорю. Теперь-то еще ничего, только глаза от удивления у людей лезут на лоб, а если он, то бишь Николай Иванович, вдруг возьмет да осерчает, захочет и немцам послужить? Знаешь, как тогда головы с плеч покатятся? Он же лучше немцев обо всем в районе знает… И активистов, и…

— Ты думаешь, он?..

— Ничего я не думаю, — уже со злостью сказал Шарейка. — Я тебе говорю, как оно есть или может быть. Когда-то мой Гирша говорил: не думай, как думаешь, а думай, как придется. Кстати, разумный человек был.

Шарейка прошелся в раздумье по хате.

— А впрочем, — махнул он рукой, — гори они, и немцы, и начальники полиции ихние, особенно Рославцев! Ты лучше давай уж выкладывай, Денис, начистоту, что принудило тебя приехать к нам в такое время?

— Да уж и не знаю, с чего начинать, — замялся Зазыба.

— Просто так не поехал бы, — уточнил, подбадривая, Шарейка.

— Девку вот привез в местечко, — сказал Зазыба.

— А кто она тебе? — спросил Шарейка.

— Как тебе сказать… — Зазыба собрал гармошкой лоб. — Просто надо устроить в местечке…

Шарейка на это заметил:

— Так у вас же там, посреди леса, спокойнее можно прожить.

Зазыба отвел глаза.

— Она так вот, как и ты, тоже хочет поработать на немцев, — глухо и совсем некстати сказал он.

Шарейка помолчал в затаенном смущении, а потом сказал вдруг спокойно:

— Ну что ж, нехай поработает. Позови ее в хату.

— Обойдемся пока без нее, — отозвался Зазыба.

Тогда Шарейка посмотрел на него во все глаза, пожал плечами.

— Что-то я не понимаю сегодня тебя, Денис.

— А тут и понимать нечего, — повысил голос Зазыба. — Девка хочет поселиться на житье в местечке. Ты же сам говорил, война войной, а человеку жить надо.

— Так это я сказал…

— А она тем более, бо осталась одна. Беженка. Ищет пристанища.

— А чем не пристанище в Веремейках?

— Она же хочет делать что-то, чтоб еще и кормиться! Шарейка покрутил головой.

— А то сам прокормить не в состоянии? У тебя же ртов не богато!

— Она ведь сама себе хозяйка. Говорит, свези в Бабиновичи. Шарейка с недоверием сморщился.

— Дело ваше, — сказал он. — Вижу, хитришь, не хочешь открыться. Но чего мне все это стоить будет? Ты же, наверное, хочешь, чтобы я пособлял ей устраиваться?

И тут Зазыба не нашелся, что ответить, просто не был готов к подобному разговору.

Тогда Шарейка потер ладонью небритую щеку и заговорил со злостью, будто хотел запугать Зазыбу:

— Тут своих девок хватает. Уже который день по местечку с мокрыми хвостами бегают. Благо, есть куда и откуда. Еврейские дома ведь почти все пустуют. В местечке остался один Восар, если помнишь, да еще Ицкина женка, того Ицки, что мельником когда-то был в Прудках. Так сам Ицка, помер, а баба его хворая. У нее один страх переборол другой. А Восар тоже на ладан дышит. Одним словом, в местечке теперь только два старых еврея. Остальные поперед армии поехали кто куда. Так дома ихние пустуют. Офицеры немецкие пируют там, когда часть какая через местечко идет и останавливается. Завсегда ищут по местечку девок. Учительницы остались, да и в больнице женского персоналу хватает. Ночи напролет граммофоны в еврейских домах надрываются. А теперь вот и твоя беженка туда же. Не зря, с лица ничего, да и все остальное, кажись, в аккурате. Так что… смотри! Но если сама уж больно хочет, то сделаем одолжение, можно отвести хоть сейчас за почту, нехай в Хонином доме селится.