Плач по царю Ироду

Пользуясь тем, что его не видят, Аркадий Михайлович предложил им сдаться и даже гарантировал жизнь — чего в то время никто никому не гарантировал. Возможно, бандиты решили, что они окружены, а возможно, понимали безвыходность своего положения, но они ухватились за эту гарантированную жизнь и один за другим полезли из бункера.

Грязные, заросшие, они лезли из-под земли, как тараканы, как нечистая сила из преисподней, их было много, а он против них был один. И когда они выбрались наверх, он всех их положил из автомата.

Он себя не помнил, он косил этих литовских боевиков от живота, стрелял так, как никогда не стрелял за все четыре военных года.

Гробоедов и Дракохруст не нюхали пороха, а если нюхали, то совсем в другом месте. Они всю войну провели в глубоком тылу — настолько глубоком, что там уже кончался тыл и начинались новые военные действия. Хотя настоящие бои не велись, но народу полегло, как на фронте. Дракохруст тогда был врагом, а Мухаил Ильянович нашим, но теперь, спустя годы, считается, что Дракохруст был нашим, а Гробоедов — врагом.

Услышав рассказ Аркадия Михайловича, Дракохруст удивился: как же это — гарантировал жизнь, а поступил так, как будто не гарантировал? Может, Аркадий Михайлович испугался? Их же было много, а он был один… Гробоедов объяснил, что вести такую банду под конвоем — дело опасное. Даже если они безоружные, а ты с автоматом. Он сам не один год водил, причем не бандитов, а интеллигентных людей — артистов, ученых, писателей. И то опасался. Но, конечно, не стрелял. Потому что, если правду сказать, а теперь уже можно правду сказать, он никогда не питал к ним ненависти.

Дракохруст опять предположил, что Аркадий Михайлович пострелял их не от ненависти, а от страха. Потому что он ведь им гарантировал жизнь. Если б он им не гарантировал жизнь, он бы им соли на хвост насыпал.

Аркадий Михайлович и сам не понимал, как у него это получилось. Он же их не обманывал, он на самом деле гарантировал им жизнь. Это все из-за автомата. Когда у тебя в руках автомат… В конце концов, они получили то, что заслуживали. Он-то им гарантировал жизнь, а они? Кому они гарантировали жизнь, когда бродили по лесам своей бандой?

Да, сказал Дракохруст, наверно, он пострелял их от ненависти. Не от страха, а от ненависти. Хотя на счету у ненависти меньше жертв, чем у страха.

Маленький еврейский погром

Ходаев женился на еврейке, чтобы иметь у себя дома свой маленький еврейский погром. В больших погромах он боялся участвовать, а потребность была. У многих есть такая потребность, только она наружу не всегда прорывается.

Погромы ведь существуют не только для сведения национальных или идеологических счетов, но и для самоутверждения, укрепления веры в себя. Ах, вы такие умные? Такие образованные? А мы вас — пуф! — и куда оно денется, все ваше превосходство.

В нищей стране погромы решают и проблемы экономические. Давно замечено, что проблемы нищей страны не имеют справедливых решений.

У себя на работе, — а он работал, между прочим, в милиции, — Ходаев был тише воды, ниже травы, преступность с ним делала, что хотела. И он все терпел, помалкивал, дожидаясь того часа, когда в спокойной домашней обстановке сможет проявить необузданную силу своего характера.

Жена у него была красавица, но он этого не замечал. Потому что жена ему была нужна не для любви, а для погромов.

Звали жену Рита. Ходаев нашел ее в только что освобожденной от румын Бессарабии, а с началом войны эвакуировался с ней в город Ташкент, где продолжил робкую милицейскую деятельность, сопровождаемую безудержной домашней разрядкой.

Рита была соучастницей его погромов, изо всех сил старалась, чтоб соседи не услышали, а потом, когда он засыпал, долго себя отхаживала, обкладывала пластырями, маскировала ссадины и синяки, чтоб соседи не увидели. Можно сказать, что на их семейном поле боя он был солдатом, а она медицинской сестрой, выносившей себя с поля боя.

Однажды, когда Ходаев был на ночном дежурстве, в комнате у Риты появился Боренька. Он появился как-то странно: залез в окно и стал осматриваться по сторонам, приглядываясь к разным предметам.

И вдруг он увидел Риту и сразу понял, что она-то ему и нужна, что все, что он вынес из прежних квартир, не стоит одного ее взгляда.

— Меня зовут Боря, — сказал Боренька.

— А меня Рита.

— Да, конечно, Рита, — сказал он, не сводя с нее потрясенных глаз. — Я пришел за тобой, Рита.

Она не удивилась. Она давно ждала, что за ней кто-нибудь придет. Она только спросила:

— А откуда ты меня знаешь?

— Я всю жизнь тебя знаю, — сказал Боренька.

И сразу началась их любовь. А чего им было тянуть? Главное было сказано.

— Боренька, — говорила Рита, — я все время тебя ждала, я… Я так долго тебя ждала…

— А я тебя искал. Все квартиры излазил. Но в какую ни залезу — тебя нет.

Он рассказывал о своей маме. Они до войны жили в Киеве. Как хорошо, что освободили Бессарабию, иначе бы они никогда не встретились здесь, в Ташкенте.