Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник)

И тут он замечает ее. Во как, только сейчас. Или позже она приехала? А может, сидела в другой секции весь день? Но и в автобусе ее не было вроде? Неважно – новое лицо. Ничего особенного, только оттенок волос необычен – вроде русые, но с отливом в темную желтизну, или это разновидность рыжины? Вьющиеся, спадающие крупными кудрями – сто лет такого не видал – ожившая осень, осень с близким кризисом среднего возраста. Тонкие морщинки у глаз, замазанные неуловимым, бледно-телесным – крем такой специальный? С глазами темными, весело-печальными и – надо же, не успел он ничего сообразить, как сама подошла! И рассказывает что-то, расспрашивает, читала его последнюю книгу, всхлипывала под конец – так и льнет. Не грубо, но не маленькие ж, он берет ее как бы невзначай за ручку, она также невзначай возвращает руку обратно, он не удерживается и опрокидывает следующую. Пластмассовую рюмочку на ножке.

– Недавно вернулся из Норвегии, – рассказывает ей в ответ на ее восторги по поводу его книги, зная, что потом будет поздно, надо успеть хоть что-то вменяемое произнести, – встречи были с читателями, норвежцами.

Писатель и сам не знал, почему его позвали туда, на норвежский тексты его не переводились, не считая одного рассказика в пятилетней давности антологии, но возможно, все остальные просто отказались, сытые по горло этими разъездами, – не хотел никто вот так, всего-то на два дня. Полдня в столице, а потом в дальней провинции с названием, похожим на короткий выдох викинга, втыкающего нож в шею кабана.

Он не гордый, он согласился легко – в апреле, весна, красиво, общался с ясноглазыми обветренными норвегами, заливал им про современную русскую классику в этой деревушке-выдохе, а до этого встречался с соотечественниками в Осло. Якобы они его читали.

– Соотечественников, – рассказывал писатель, снисходительно улыбаясь, – собралось человек двадцать пять, не так, в принципе, мало, кое-кто приехал даже из других, мелких городков. Специально поглядеть! Вот как надо скучать по родине.

Хотя никто ничего, конечно, из него не читал, кроме одной славистки из Ставангера с глазами, налитыми голубой фьордовской водой, – но тосковали, хотели перетереть о Путине – Медведеве, протестном движении, чтобы заново убедиться: родину они покинули совершенно правильно. И своевременно тож. После этой-то мутной встречи, на которой он от бессилия, скучая говорить о политике, в основном читал из своих рассказов, после нескольких вежливых вопросов и четырех подписанных книг (все-таки где-то раздобыли их чудом!), один соотечественник подошел к нему.

Писатель изобразил его желтоволосой, расправил плечи, величаво повел головой. Соотечественник был статен, волосы с проседью до плеч, сам похож на скандинава, викинга в отставке – нет, ну до чего быстро все мимикрируют, а? Минут десять соотечественник рассказывал, как удивительно и странно пишет свои рассказы Чехов. «Вроде и я так могу». Тяжелый, длинный вздох. «Вроде совсем просто, но нет… не могу, так – не могу». Писатель уже томился и ждал, чем же все это завершится. «Вы знаете, – раздумчиво говорил викинг, – с годами многим людям хочется что-то записать, рассказать о своей жизни, не с тем, чтобы опубликоваться, добиться славы или получить деньги, а чтобы предостеречь от ошибок других», – тут писатель окончательно уверился, что еще минута-другая, и из табакерки-портфельчика, подпертого викинговой ногой, выскочит рукопись на почит, и уже уронил веско: «Не предостережешь никого все равно». Но викинг ничего не слышал, он тихо брел по любимой тропе: тот гений, у него каждое слово – волшебство, а я… И все не мог выбраться. Медлил, кружил, пока наконец не вспомнил, что вообще-то собирался задать вопрос.

– Вот он мой вопрос, – цитировал писатель желтоволосой, делая паузу. – Как вы думаете… – снова молчок, – почему Чехов – еще передых, – почему Чехов… гений? Как ему это удалось? – почти с обидой закончил соотечественник, и желтоволосая благодарно засмеялась.

– Послушайте, где же я мог вас видеть? – галантно спрашивал писатель, глядя ей в самые глаза, она молчала, и он протянул руку к бутылке, освежить, поддать смелости, но тут перед ним вырос воронежский философ, по совместительству сосед.

– Ваш ход, сэр.

Философ протягивал писателю кий.