Как-то соборовал ещё нестарую женщину, лет сорока. Она умирала, и я понимал, что дни её сочтены. Муж показывал мне иконы, что хранились у них в доме, и среди них — маленький металлический образ Пресвятой Богородицы.
«Это не просто иконочка, батюшка, это наша семейная реликвия, с ней мой дед прошёл ещё первую мировую войну и ни разу не был ранен. Его мать, а моя прабабушка, благословила ею перед уходом на фронт. А потом уже моя бабушка благословляла моего отца, когда его призвали воевать с фашистами. И ведь тоже, смотрите, как ему повезло, за всю войну ни одного серьёзного ранения».
Было видно, что он сам-то человек нецерковный, да и неверующий на самом деле, но мой приход к ним, видимо был для него последней надеждой. После исповеди, соборования и причастия умирающей, когда я уже уходил, Геннадий, так звали её мужа, протягивая мне пожертвование на храм, с надеждой спросил:
— Ну что, батюшка, она останется жить?
— На всё воля Божия, я ничего не могу вам сказать определённо, но думаю, что то, с каким сердцем причащалась ваша жена, позволяет надеяться, что её душа будет жить.
Деньги я у него не взял.
Женщина умерла, а через несколько дней, проходя мимо их дома, я увидел Геннадия. Он жёг костёр. Люди обычно сжигают личные вещи усопших. Он заметил меня и крикнул, чтобы я подошёл. Когда я подошёл к костру, то увидел, что горят иконы, те, что стояли в их доме.
— Не знаю только, что делать с этой «железкой», — он протянул руку, на ней лежала их семейная реликвия, тот самый образ Пресвятой. — На помойку выбросить, рука не подымается. Утопить? — Не знаю.
— Отдайте её мне, попросил я.
Он легко, и даже как-то с видимым облегчением избавился от образа.
— Он будет находиться у меня в алтаре, и в любой момент вы сможете его забрать назад.
Как хорошо, что я не взял тогда его деньги.
Где-то, спустя год, я увидел его на велосипеде, он ехал мимо храма на дачу.
— Геннадий, — окликнул я его. — Ваша иконочка у меня, не хотите ли забрать?
Он отрицательно помотал головой.
— Тогда я отдам её в надёжные руки, вы не против?
— Делайте с ней что хотите, — ответил он, не останавливаясь и не сходя с велосипеда.
Сейчас она находится у одного моего друга. Ему приходится много ездить, встречаться с людьми. Когда я передавал ему образ, то рассказал его историю. Мой друг взял в руки икону, благоговейно поцеловал её и положил в карман пиджака напротив сердца. Я знаю, что он с ней никогда не расстаётся.
А однажды, по дороге из храма в посёлок меня остановил мужчина лет 35-ти.
— Батюшка, нам икону продали, очень дёшево. Такая большая старинная икона, как нам сказали, это «Спас оплечный». Надеялись, что дома у нас получше станет, а только наоборот всё ухудшилось. Может она ворованная?
— Всё может быть, — отвечаю.
— Я хочу икону «Спаса» принести в храм. Возьмете?
— Конечно возьмём — приносите.
Потом, время прошло, я уже и забыл о том разговоре, но, вновь столкнувшись с этим человеком — вспомнил. Правда, только после того, как он снова первым заговорил со мной.
— Батюшка, совсем у нас плохо. Я скоро обязательно принесу «Спаса».
Принёс он его только месяца через два. Меня в это время в храме не было, но мои матушки мне рассказали: как этот мужчина поставил образ на столик и произнёс, обращаясь к нему, словно к живому:
— «Ну вот, ты снова в храме, я думаю, что тебе здесь будет хорошо, это будет твой новый дом».
А потом, повернувшись к моим помощницам, сказал:
— Попросите батюшку помолиться об Ольге, это моя женщина, она пропала.
На расспросы он вновь повторил, словно сомнамбула:
— Ольга пропала, ушла из дома и не вернулась, документы, деньги, вещи на месте, а её нет.
Мы молились об Ольге, но только тот мужчина в храм больше не пришёл.
После этого события прошло наверно года три, и я как обычно по вторникам поехал в область в семинарию начитывать лекции своим студентам. Утром был небольшой туман, да ещё торфяники горели, поэтому ехал осторожно. У меня тогда был ижевский москвич («Каблук»), так что и при желании на нём особенно не разгонишься. Уже отъехав от дома более тридцати километров машина внезапно вошла в полосу сплошного тумана. Никогда: ни до, ни после — я не видел такого тумана. Он действительно был совсем как молоко — такое впечатление, что лобовое стекло мне оклеили белой светонепроницаемой бумагой. По инерции, резко скинув скорость, я ещё ехал вперёд, но куда ехал на самом деле, — понять не мог.