Плачущий ангел

Кстати, выпившие женщины никогда не станут разговаривать с иереем о личном. Они начинают истово креститься на батюшку, как на ожившую икону, оставляют свою трапезу, подбегают, экзальтированно целуют руки, просят благословения. При этом не помню, чтобы кто-нибудь из них в такие моменты попрошайничал. Но вот что я заметил: как бы они ни выражали свою радость от встречи со священником, в какие бы разговоры ни вступали, никогда ни одна не предложила мне вместе с ней выпить.

Однажды вечером пришлось мне совершать требу на дому. Освящал чье-то жилище. И вот, выхожу я из подъезда, в одной руке у меня — саквояж, в другой — кадило. Очищать кадило от сгоревшего ладана необходимо только на улице. Нельзя выбрасывать его содержимое в канализацию или в мусорное ведро. Вижу, что на скамейке, на которую я рассчитывал поставить свой саквояж, уже «набросана», как говорит наша староста, нехитрая закуска, расставлены бутылки и одноразовые стаканчики.

Мужички, увидев меня, смекнули, что мне нужно, и тут же потеснились, освободив половину лавки. Я поблагодарил их и стал укладывать свои вещи. Один из выпивающих принялся извиняться передо мной, что вот, мол, они здесь распивают, мешают мне… Затем в разговор вступил его собутыльник, и вот уже они оба говорили мне, что живут, конечно, грешно, но без бутылки на этом свете — совсем тоскливо.

Искренний тон моих новых знакомых подкупил меня. Я ответил, что и сам — человек грешный и ни в коем случае не осуждаю их. Мои собеседники поняли мои слова буквально, применив их к конкретной ситуации. Они сразу же прекратили жаловаться на жизнь и на свое беспробудное пьянство.

— Нет, батюшка! — заявили они мне. — Это мы — грешники и алкаши, а ты — святой и должен оставаться святым. Так что завязывай ты с этим делом…

Тогда-то я и понял, почему мои знакомые пьянчужки никогда не предлагали мне выпить. В их глазах священник — это ниточка, связующая их с тем особым миром надежды, где живет правда, где действительно никто никого не обижает, где царит любовь. И он непременно существует где-то там, тот таинственный град (град-Китеж).

Китеж — город-сказка, город-мечта, где эти надорванные алкоголем души вместо презрения и побоев обретут мир и покой. Конечно, они недостойны его, но все же… Если же священник станет пить вместе с ними, то и сам окажется отринутым от того горнего мира, а все их чаяния, которые они, может быть, никогда и не сформулируют, но обязательно таят в себе, окажутся лишь зыбким фантомом, пустышкой…

Может быть, и народ наш, который мы считаем неверующим и частенько осуждаем, терпит нас, священников, закрывает глаза на наши грехи, прощает нас и кормит на свои трудовые копейки, чтобы дождаться наконец из нашей среды настоящего человека — такого, как преподобный Серафимушка или отец Иоанн Кронштадтский, в котором проявится и отразится Небо. Тогда можно будет подбежать и благодарно припасть к этому реальному свидетельству святости, порадоваться рядом с ним, уподобившись детям в ликующей надежде на то, что Небо, несмотря на всю нашу нечистоту, примет нас, потому что Оно есть и способно любить и прощать.

Звонок

Вечером звонок: «Батюшка, это ты? Виктор безпокоит»…

Виктора я знал несколько лет. Он иногда заходил в храм, и, по-моему, один раз даже подходил на исповедь. Жил он хаотично, от одной женщины уходил к другой, попивал запойно. Помню, он ещё приглашал меня его старенькую маму причастить, та в 1941-ом служила в Москве в подразделении противовоздушной обороны, запускала в небо аэростаты.

Так вот, звонит Виктор и говорит мне:

— Всё, надоело! Решил с собой покончить!

Я ответил:

— Рад за тебя. Вот это действительно мужское решение! Как ты, кстати, собираешься это сделать?

Мой собеседник замолчал. Видимо, его несколько обезкуражил мой ответ. Он наверно думал, что я буду его отговаривать от «неразумного шага», а я напротив, его одобрил…

— Не знаю ещё, может повешусь? Или застрелюсь? — предположил Виктор.

— Ну это, конечно, не эксклюзив, хотя в наших условиях наиболее подходяще. Только вот мой тебе совет, Виктор: если будешь вешаться, сперва сходи в туалет, а то потом, ты, голубчик, сам понимаешь… Кто тебя отмывать будет? Так и ляжешь…

Мой собеседник молчит, я продолжаю:

— А если надумаешь стреляться, то стрелять можно, во-первых, в сердце. Но в такой ситуации порой промахиваются, а это тебе не подходит. Ты мужик серьёзный, тебе нужно наверняка. Так что давай, парень, суй пушку в рот. Правда в таком случае у тебя от башки ничего не останется, будешь лежать в гробу без башки. Хотя она тебе уже и не понадобится. Пить-то ты ею уже все равно не будешь…

Молчит. Ладно.

— Ещё, Вить, ты подумай о тех, кто останется, им же потом придется всё отмывать, и кровь твою и грязь. Ты уж лучше иди куда-нибудь в лес и удавись там по-тихому…

А то вот у нас в поселке жил один карточный игрок, он ещё подженился на одной моей знакомой, — так не смог отдать долг и умудрился повеситься у неё дома на дверном косяке.

Так вот эта женщина мне тогда сказала:

— Не мужик, а дрянь. О нас с дочкой совсем не подумал!