Плачущий ангел

Камеры там по большей части одиночки, мебель самая обычная, дверь зарешечена, что-то наподобие, как мы привыкли видеть в американских фильмах. Но восточные люди изменили бы себе, если бы не привнесли в тюремную жизнь некий свой непередаваемый восточный колорит. Все окна из камер смотрят во внутренний тюремный двор. Во дворе, в самом его центре стоял эшафот с виселицей. И хотя он не помнит ни одного случая публичной казни, верёвку на виселице регулярно меняют и периодически проверяют механизм, при помощи которого открывается люк под ногами осуждённого. Всякий раз, когда человеку хочется посмотреть на небо, перед его глазами постоянно маячит, развивающаяся на ветру верёвка.

Кран, из которого можно было пить воду, устроен очень оригинально. Какой-то корейский шутник придумал разместить его прямо в унитазе. Причём так низко, что для того, чтобы попить или умыться — голову приходилось засовывать чуть ли не в унитаз. В душевую не водили, и помыться из-под такого крана тоже невозможно. Вентиляция работает плохо, специально или нет, непонятно, зато через некоторое время всё тело осужденного начинает покрываться болячками. У Лёшки, не знаю каким образом он к нему попал, был маленький кусочек резинового шланга. Он натягивал его на сосок от крана и периодически обливал себя холодной водой. Есть давали один рис и часто били. Поэтому, хотя людей официально и не казнили, случаи самоубийства происходили постоянно. Он помнит, как однажды, сговорившись между собой, в разных камерах одновременно удавились семеро китайцев.

— А я хотел выжить, — продолжал Лёшка, — мечтал вернуться сюда, на родину. И именно там, в далёкой Корее, впервые задумался о Боге.

Почему-то человек так устроен, что пока он сам себя мордой в унитаз на засунет, молиться не начнёт. В обмен на улучшение условий содержания от меня постоянно требовали признаться в каких-то несовершённых мною преступлениях. В ответ я требовал свиданий с консулом и пересмотра моего дела.

На родине про Лёшку, такого же сироту, как и отец Нафанаил, все давно забыли, все, кроме его старого школьного приятеля. Батюшка оббивал пороги высоких учреждений и постоянно писал запросы в разные ведомства и министерства с просьбой помочь его другу. Наконец, — вспоминает Лёшка, — меня вывели из камеры и провели в допросную. Корейский тюремщик снова стал предлагать признаться во всех грехах, которые я не совершал. И потом, после моего молчания объявил, что дело моё пересмотрено, и вместо, положенных десяти лет, я приговариваюсь к трём годам заключения, которые уже отсидел. Потому, меня немедленно освобождают из-под стражи и выдворяют из Кореи. Когда наш самолёт прилетел в Москву, в аэропорту меня встречал отец Нафанаил. Я был измождён настолько, что самостоятельно идти уже не мог. Тогда он взял меня на руки, словно ребёнка, и понёс.

Я представил себе эту сцену, жаль тогда ещё не было принято снимать на мобильник, можно было бы продать запись телевизионщикам, или запустить в интернет как отличную шутку. Бородатый толстый монах, потея и отдуваясь, несёт на руках худого длинного Лёшку. Пузырь и соломинка — ну разве не повод похохотать?

Теперь Лёшка шофёр и первый помощник отца Нафанаила. Иногда я езжу вместе с ними, и с интересом наблюдаю как они общаются друг с другом. Едем, а вдоль дороги народ торгует грибами. — Лёшь, чего-то так грибного супчику захотелось. Давай возьмём, а? Ты как, поддерживаешь?

— Можно, батюшка, давай возьмём, сегодня как раз среда, можно и грибочков. Только, чур, я сам буду покупать, — и, оборачиваясь ко мне, комментирует, — Моего батю каждый норовит обмануть. В прошлый раз ему ведро червивых грибов всучили, а он и взял. Ведь видел что червивые, и всё равно взял. Говорит: «может этому человеку детей кормить нечем». А тем всё одно кого обманывать, хоть попа, хоть диакона.

Отец Нафанаил, точно ребёнок радуется, когда Лёшка остановит машину и купит у бабушек бидончик ягод. Он тут же начинает всех угощать и благодарит шофёра, словно благодетеля.

Я знал одного, к сожалению, ныне уже покойного архимандрита. У него в качестве келейницы жила старенькая монашенка, неправдоподно маленького росточка, ну может чуть больше метра. Отец архимандрит, прежде чем что-то сделать всякий раз спрашивал разрешения у своей келейницы. Садимся за стол, а мы с собой привезли замечательную домашнюю наливочку.

— Фросьюшка, — спрашивает батюшка у маленькой монашенки, — благослови рюмочку с гостями выпить. Та отрицательно качает головой.

— Фросьюшка, голубушка, ну, только одну. Перед ребятами неудобно, они же специально ехали, чтобы батюшку порадовать.

— Сказала нельзя, значит, нельзя, — как отрезала Фросьюшка. Старый монах поворачивается к нам и виновато разводит руками, мол, извините, видите какая она у меня строгая, не могу ослушаться.

Видать и отец Нафанаил пошёл тем же путём. Он же сластёна, я его знаю. Помню, как однажды Лёшка сам по собственному почину взял и привёз в трапезную большущий арбуз, так наш отец игумен от радости чуть было в пляс не пустился.