Плачущий ангел

Я только сижу и с ужасом слушаю эти крики. А они, словно хлёсткие щелчки от пастушьего кнута, взрываются в воздухе. Детвора повскакивала с мест, они уже вышли в проходы между рядами и тянут вверх свои ручонки, чтобы я спросил их, а они бы одной фразой поведали бы мне о трагедии их ещё совсем коротенькой, но уже такой несчастной жизни.

Я уже никого и ни о чём не спрашивал, а они, все сорок человек, продолжали кричать, и их крики просто били меня, взрослого человека, и по лбу, и по щекам, и поддых.

Какое послушание, кому? Родителям? Участковому милиционеру? Инспектору по делам несовершеннолетних?

Парадокс... Как бы не страдали от пьянства родителей их дети, но какой-то неумолимый рок, под условным названием «следствие родительских грехов», приведут к гибели всё от той же водки, которая начнётся пивком, большинство этих ещё таких милых созданий...

«Кто пойдёт за «клинским»? Да сегодня только ленивый не идет за «клинским».

Я смотрел на ребятню и понимал, что они обречены. Уже лет через несколько первые из этих ребят сложат свои головки в борьбе с зелёным змием, а к годам к сорока-сорока пяти, пожалуй, падут и остальные.

Я смотрел на них и задавался вопросом, а у нас, у народа-то нашего, есть оно, это самое будущее? Сколько нам ещё осталось?

 

Так что, ты неправильно ведёшь себя, собака, ты не должна таскать бутылки, ищи косточки, на худой конец, обёрточную бумажку, пропитанную вкусным жиром. Не надо бутылок, собака, не становись на этот скользкий путь. Ты же не «гомо сапиенс», ты разумная скотинка, пусть хоть твои щенки останутся жить на этой земле...

 

Когда я после рассказал хорошему знакомому про мою встречу с собакой, он весело предположил:

- А может она бутылки собирает, а потом в приемный пункт сдаёт? Ты бы её, батюшка, расспросил.

Мы посмеялись: «сдаёт».

Хотя, время сейчас такое, непредсказуемое. Всего можно ожидать, даже и от собак... Может и действительно сдаёт? Интересно, а почём? Ладно, в следующий раз встречу, обязательно поинтересуюсь.

Мои университеты

В самом начале 1990-х годов я поступил работать на железную дорогу. Семью нужно было кормить, а платили там хорошо и всегда своевременно. Работал простым рабочим и прошел хорошую школу смирения, которая длилась для меня целых 10 лет.

Работая среди людей простых, и иногда бывших уголовников, я понял, что они, в подавляющем числе своем, люди хорошие и даже очень хорошие, только не всегда задумываются над тем, что такое хорошо, и что такое плохо. Не привили им в свое время. И поэтому, иногда казалось, что, по их мнению, хорошо только то, за что впоследствии можно избежать наказания рублем, или сроком.

Поскольку работать на "железку" я попал в годы начала всеобщего распада, то дисциплины там уже тогда почти не было, а уж потом началось такое!

Тогда врачи нас перед сменой не проверяли, и народ пил. Пойло следовало через нашу станцию в многочисленных цистернах. Спирт и вино лились рекой. В нашей будке обогрева стояло ведро, только не с водой, как на сенокосе, а с крепленым вином. Любой входящий мог зачерпнуть кружечку и, как у нас говорили, «причаститься красненьким». В результате таких системных «причастий» с моими товарищами стали происходить печальные метаморфозы. И я бы даже сказал, беснование.

Как-то работали ночью. Меня вызвали в чужую смену и откомандировали в помощь на один участок. В перерыве сижу на скамейке в углу большого помещения. Вокруг по стенкам тоже расположились рабочие, отдыхают. Мы все что-нибудь читали, кто книжки, кто газеты, ну а я, как правило, Новый Завет. У меня было такое карманное издание, которое было удобно носить с собой.

Заходит в помещение охранник. Он должен был принять под охрану ценный груз и ожидал команду. Человек был хорошо выпивши, и пил он, чувствуется, уже не один день.

Из всех, находящихся в комнате, он выбрал почему-то меня и спросил:

– Ты чего там читаешь?

Я ответил. Охранник заинтересовался:

– Это что, книжка про евреев?

Говорю, «В принципе, да»... Хотя как-то никогда не рассматривал Новый Завет под таким углом зрения.

Помолчав, он с подозрением посмотрел на меня, и вновь спрашивает:

– А ты сам-то тоже, небось, еврей?

Я засмеялся:

– Нет, я не еврей.

Снова помолчали, охранник, вновь пристает:

– А я думаю, – еврей!

И так продолжалось достаточно долго. Чувствую, не угомонится человек, надоел уже, и читать мешает. Говорю ему:

– Ну ладно, пусть будет по-твоему – еврей, – только отстань.

– Ах, так ты все-таки еврей?! – возмущенно закричал охранник, и достает револьвер.

Наша охрана ходила с револьверами выпуска времен Гражданской войны, мы ещё смеялись над ними, говорили: «Вы у нас как красные стрелки, орлы революции».

Так вот, этот "орел" дрожащей пьяной рукой и выстрелил мне в лицо, не целясь, с расстояния двух метров. Выстрелил, тут же протрезвел и испугался.