Плаха да колокола

От корки до корки перелистал комиссар Хумарьянц личное дело новичка с подмоченной репутацией, когда просил за него Турин. Убедился сам, что заслужил тот немало благодарностей от самого губернатора, прославившись ликвидацией банды «Рваная ноздря», после чего притихло жульё в городе. В кабинетах высиживать не любил Легкодимов, лично брал вооружённых криминальных авторитетов: Самсона, Сайгака и Ерёму, зверски зарезавших двух надзирателей при побеге из казанского острога, а в Астрахани пытавшихся ограбить банк. В перестрелке с бандитами сам был тяжело ранен, двоих уложил на месте, за это награждён, и провалялся почти до самой революции в больнице.

Похлопал тогда умудрённый жизнью комиссар Хумарьянц по архивной папке личного дела царского службиста, долго молчал, задумавшись, но наконец согласился, что польза должна быть несомненная от такого храброго человека, но велел приглядывать, так как Легкодимов в царском сыске был не простым агентом, а начальником всей астраханской сыскной полиции в чине коллежского регистратора, присягал царю на верность.

К чему последние слова сказаны были комиссаром, Турин тогда не думал, радовала мысль, что заполнил одну из множественных вакансий в штате опытным профессионалом, а не каким-нибудь деревенским или заводским недотёпой, ни нагана, ни ружья в жизни не видавшим, а уж про такую науку, как криминалистика, и не заикайся…

Задуматься пришлось по-настоящему вот теперь, но уже не только над теми словами комиссара милиции.

Обрывая его мысли, в дверь громко и часто застучали.

«Поздновато для дружеских визитов, да и не приглашал вроде никого, — схватился Турин за кобуру, выхватил наган, сунул за спину под ремень. — Однако взрослый мужик!.. Женщина так ломиться не станет…»

Прикрываясь на всякий случай за дверным косяком, скинул крючок:

— Входите! Кто там?

На пороге, удивляя несуразностью одежды и безразмерной кепкой над нахальными глазами, тяжело дыша, озирался подросток, каких на Больших Исадах десятки.

— Гнались, что ли? — стараясь заглянуть в темноту за его спину, спросил Турин. — Заходи, раз стучал.

— Не, — покачал тот головой и, попытавшись сунуть ему свёрнутый газетный лист, дёрнулся удрать.

— Стой, шельмец! — успел перехватить его руку Турин. — Ты куда?

— Дяденька, вам отдать велено, — вырывался тот, и страх бегал в его маленьких хитрых глазках.

— От кого? — крепко сжимая кисть руки, Турин старался затащить внутрь неожиданного визитёра. — Пока не скажешь, не выпущу.

— Не знаю я его, — взмолился тот, чувствуя бесполезность попыток удрать. — Солидный барин! Адрес дома дал и велел вручить. — Тут он изловчился, больно укусил пальцы Турину так, что тот сам отдёрнул руку, и был таков.

Остужая боль, помахал ладонью Турин и запоздал с погоней, прикрыл дверь. Лист оказался пуст при поверхностном рассмотрении, подростка — след простыл.

— Что за фортеля на ночь глядя? — бурчал Турин, уже спокойнее изучая под светом лампы свернутую в несколько раз газету. — От кого сие послание? Газет я не выписывал никогда и почти не читаю. Почтальонов такая братия только к своим посылает — к жулью… А тут — «солидный барин»? Чего им от меня понадобилось?

Сердито фыркая от наглой выходки оборванца, он попытался отыскать секрет в тексте газетного листа, но на первый взгляд тот интереса не представлял. Это была одна из бывших уже в употреблении, надорванных местами, в помарках одна из половинок известного «Коммуниста», причём не самая её лучшая, так как кроме объявлений в виде кратких безликих текстов ничего не содержала. Были тут предупреждения о торгах, приглашения к врачам, афишки о бегах, кино, театрах.

— Что-то должно быть в этом проклятом послании, — ругался Турин, — раз её доставили неизвестно от кого, таким странным образом и в полночный час?..

Он основательно уселся за стол, вспомнил про завалявшуюся где-то в столе старую лупу, пошарил в ящиках, извлёк на свет увеличительное стекло с массивной ручкой, давненько неиспользуемое за ненадобностью. «А ведь это Витёк с Мавриком подарили, стервецы, преподнесли на день рождения, разыграть хотели», — вспомнилось ему всё же и, вооружившись стеклом, он снова, но уже более тщательно прошёлся по всем заметкам. Текста, представлявшего какой-либо интерес для него, не нашлось.

«Злая шутка? — закралась досада. — Никто из его парней не осмелился бы в столь поздний час разыгрывать его таким бессовестным образом! — Турин постепенно раскалялся от гнева. — Натурально разыграли!.. Вбежал малец, будто за ним гналась тысяча чертей, сунул газетку да ещё укусил, стервец! И ведь придумал про какого-то господина-барина!.. Ну я покажу умникам! Витёк, не иначе! Проверить решил, как я подарком пользуюсь!..»

Хлопнув о стол совершенно безвинное стекло, которое уцелело только благодаря благородной металлической оправе, он зашвырнул его на прежнее место в ящик, бросив туда и газетку. Лист изогнулся в его руке, и на плохо читаемом тексте, в самом уголке, зачернели мелкие бегущие строчки, подчёркнутые чьей-то рукой.

— А это что такое? — невольно вырвалось у сыщика. — Почти перед самым носом, а просмотрел?