Плакучее дерево

— Послушай, Блисс, пойми же ты, наконец: Дэниэл не заслужил смертной казни. Если не можешь понять, то хотя бы поверь в это. По большому счету, он вообще не должен сидеть в тюрьме.

Мейсон издал вздох нетерпения и выглянул в окно, где по каменному подоконнику стучали крупные капли.

— Послушайте, миссис Стенли. Если вы считаете, что Роббину не место в тюрьме, то вам лучше обратиться к адвокату, — он оторвал взгляд от окна, — а не ко мне.

Ирен собрала фотоснимки и постучала ими по столу:

— Если Дэниэл хочет, чтобы я обратилась к адвокату, что ж, я так и сделаю. Если он попросит, чтобы я дошла до губернатора, я сяду там под дверью и не сдвинусь с места, пока меня не пустят к нему. Если Дэниэл Роббин не торопится на тот свет, я сделаю все для того, чтобы он остался жив. Но сначала мне нужно его увидеть.

Она взяла из пачки фото и подтолкнула к Мейсону. На снимке Дэниэл сидел между ногами у ее сына, откинувшись ему на грудь, одна рука протянута вперед, навстречу объективу, по всей видимости с пультом дистанционного управлении.

— Прошу вас понять одну вещь, мистер Мейсон. Эти двое юношей кое-что друг для друга значили. Я, конечно, понимаю, что это нехорошо, то есть я не одобряю подобных вещей, но мне кажется, что человек, которого вы держите в тюремной камере, — единственный, кто по-настоящему любил Шэпа. Кто принимал его таким, каким он был.

Мейсон подтолкнул снимок назад:

— Надеюсь, вы понимаете, что тем самым ставите под удар собственного мужа? Об этом вы подумали?

Ирен раскрыла ладонь, словно выпускала на волю бабочку:

— Я знаю лишь то, что этот человек оказался в тюрьме за то, что пытался защитить того, кого любил.

— Нет! — энергично тряхнула головой Блисс. — Дэниэл Роббин сидит в тюрьме за то, что стрелял в Шэпа и бросил его умирать. Даже если он сделал это не нарочно, он все равно пытался убить отца, полицейского, который пытался спасти своего сына от растлителя. Думаю, эта версия привела бы его точно к такому же концу. — Голос Блисс дрогнул. — При любом раскладе Роббин виноват и, полагаю, сам прекрасно это осознает. Иначе зачем ему понадобилось скрывать от правосудия правду? Ему не было никакого резона выгораживать отца, ровным счетом никакого. Если ты настаиваешь, ты, конечно, можешь обратиться к адвокату, но любой тебе скажет то, что только что сказала я. У Роббина нет ни малейшего шанса.

Ирен положила дочери на колено руку:

— Извини, Блисс, но в данный момент мне неинтересно, что скажет адвокат.

Блисс открыла рот, чтобы возразить ей, но предпочла промолчать и отвернулась к окну. Ирен тем временем вновь повернулась к Мейсону.

Глава 49. 20 октября 2004 года

Роббин мечтал о тишине. Чтобы вокруг царила пустота. Чтобы не было ни людей, ни звуков, чтобы, как в горах, исчезло ощущение пространства. Чтобы вокруг на протяжении тысячи квадратных миль не было ничего, кроме можжевельника, сосен и заброшенных ртутных приисков. Если встать на утесе, но юге можно разглядеть гору Шаста, горы Адамс и Сент-Хеленс на севере. Вдаль, словно крылья самолета, простираются сразу три штата.

Он провел в этих горах две недели, пытаясь решить для себя, что ему делать дальше. Шэпа больше не было в живых, и его собственная жизнь сделалась пустой, как брошенная скорлупа. Он исходил все тропы, перешагивал ручьи и речушки, бродил вокруг и не находил себе места. А еще там были цветы, много цветов. Шэп, будь он жив, наверняка тоже обратил бы на них внимание. От их вида он сгибался пополам и хватался за живот. Он также запомнил ночи — тихие, словно мертвые. Вокруг ни звука — ни машин, ни самолетов, ни птиц, ни даже сверчков. И усыпанное звездами небо — бесконечный купол, медленно вращающийся над головой.

Он умер в тот день, когда прогремел выстрел. Он точно это знал, как если бы пуля прошила его собственную грудь. После этого ему все стало безразлично. Спустя две недели с небольшим он вошел в таверну, прекрасно понимая, каковы будут последствия.

А затем к нему пришла миссис Стенли.

— Роббин.

Услышав свое имя, он даже не пошевелился.

— Роббин, проснитесь.

Рядом с койкой стоял начальник тюрьмы, рядом с ним еще один черный, такой же высокий, но только темнее и более крепкого сложения. Льюис. Дункан Льюис. Мизинец обмотан пластырем.

— Снова вы, — произнес Роббин, присел на койке и потер глаза.

Льюис большим пальцем указал на дверь. Роббин поднялся и протянул руки. На его запястьях тотчас щелкнули наручники, на лодыжках — кандалы. Затем Мейсон с охранником вывели его в комнату для допросов.

Роббин тяжело опустился на металлический стул.

— Что произошло в тот день? — спросил Мейсон, как только Льюис вышел вон.

— Не понимаю, о чем вы?

Мейсон положил одну руку на спинку стула, на котором сидел Роббин, вторую — белую — оставил лежать на столе.

— В тот день, когда был убит сынишка этих Стенли. Что тогда произошло? Сегодня утром ты сказал мне, что вы с ним были любовниками. Что же такое между вами произошло, что ты его убил?

Роббин вытянул ноги, и цепь кандалов звякнула о пол.