Пламенеющие храмы

– Это, разумеется, так. Никто с этим не спорит. Но знаешь, я посмотрел на эту ситуацию с мотивами и логикой поступков людей несколько с другой стороны. С кем мне только не доводилось иметь дело. Тёмные умом крестьяне, весь год выжимающие себя как тряпку, чтобы только по осени заплатить налоги господину и умудриться не умереть до следующего сезона. Кочующие по ярмаркам торговцы, что отродясь не брали в руки книг, однако способные мгновенно просчитать сколько и какого товара нужно загрузить в обоз, идущий из Лиона в Париж или Шербур, чтобы, заплатив по пути в каждой провинции десяток пошлин и налогов, остаться в прибыли. Маркизы, бароны и прочие шевалье, соревнующиеся между собой в высокомерии и тщеславии и мнящие себя столпами мира, а на деле остающиеся такими же тёмными, как их крепостные. За все годы моей практики всех их, да и других тоже, передо мной прошло десятки десятков. Врачуя их, я невольно присматривался к каждому, стараясь уловить и понять мотивы их поступков, из которых в общем-то и складывалась их жизнь. Конечно, я также обдумывал всё и применительно к своей жизни. И ты знаешь, Жан, мне кажется, что я открыл нечто удивительное. То, что находится на самом виду, но остается никем незамеченным. Я не говорю о тёмном люде, но образованные люди должны иметь об этом представление.

– И … что же ты … открыл?

Говорить, как и дышать, Кальвину становилось всё труднее. И скрывать это у него уже не получалось. Сервет, похоже, ничего этого не замечал. Найдя благодарного своего пусть и единственного слушателя, он был весь увлечён своим монологом.

– В основе всех поступков каждого человека, независимо от его титула, богатства и положения лежат всего три вещи: его страх, его страсти и его вера. Ни больше, ни меньше! Только эти три чувственные субстанции по отдельности или в сочетании друг с другом определяют мотивы и логику любого поступка. Заметь, Жан, чувственные! Ни разум, ни воля, ни расчёт совершенно ничего не значат, все они вторичны. Первая и самая сильная субстанция, что побуждает человека к действию, это страх. Страх смерти. Ему подчинены совершенно все, от младенца до старца. Он рождается вместе с человеком и живёт в нём до самого конца. Любой человек ощущает его всегда и везде. Страх диктует каждому, как поступить. Страх смерти есть корень, из которого произрастают многие другие страхи. Какие-то из них удерживают от совершения глупостей, какие-то побуждают к действиям праведным и неправедным. Крестьянин, мастер или лавочник три четверти всей своей жизни проводят в трудах. Зачем? Страх. Не добудешь хлеба – помрешь с голоду. По той же причине один крадёт или даже убивает другого, если только страх наказания не окажется сильнее. Рантье ссужает деньги за немыслимый процент. Жадность? Да.

Одно из следствий, где причиной всё тот же страх. Подспудное желание накопить побольше, чтобы в лихой момент не остаться без того же куска хлеба. Оно и понятно, чуть ли не каждый из этих мерзавцев рантье сам ни на что путное не способен, даже воды из реки зачерпнуть. От страха же происходят и другие смертные грехи: чревоугодие и зависть. Бароны, графы, монархи дрожат от страха в ожидании военного нападения соседей, предательства союзников, родственных интриг, бунтов, мора, засухи. За каждым из этих сюрпризов маячит не просто потеря привычного статуса, а крах всего уклада жизни, что для этих сиятельных особ означает ту же смерть. Вот ведь какой парадокс получается. Чем больше человек имеет, чем выше занимает положение в обществе, тем больше он испытывает страхов. Отсюда нелепость и ужас его поступков.

– То есть ты … написал свою книгу тоже подчинившись какому-то страху? – спросил Кальвин, отречённо глядя куда-то в сторону. «Ну же! Ты хотел говорить откровенно. Вот и ответь мне, а дальше я выпотрошу тебя словно утку, дознаюсь до всех твоих тайн, еретик!»