Пламенеющие храмы

Вкратце, таковой оказалась предыстория холодного парижского утра первого дня ноября 1533 года от рождества Христова. Жан оказался в одиночестве посреди своего любимого города, в одночасье ставшего по отношению к нему враждебным и даже кровожадным. Жану невольно вспомнились скорбные процессии, угрюмо влачащиеся по центральным улицам, когда закованных в цепи измождённых узников под грозным конвоем везли в Сен-Антуанскую бастиду,⁴ где тем предстояло закончить свои дни. Сразу же вспомнились и еще более зловещие кортежи, когда обезумевших пленников сопровождали к месту аутодафе, уготованного для них святой церковью. Подчас глядя этим кортежам в след, Жан искренне недоумевал, что же могло сподвигнуть этих людей обратиться против Христа и матери-церкви? Неужели они не осознавали бессмысленность своего восстания против Бога? Ради чего они решились на свои преступления? То, что они свершили свои преступления, принималось Жаном, как и всеми, a priori. Ведь если святая церковь решилась их вразумить таким ужасным способом, значит их преступления перед миром действительно были чудовищны. Сейчас же, неприкаянно блуждая по парижским улицам, Жан интуитивно поймал себя на мысли, что сегодня и ему ничего не стоило бы оказаться на месте несчастных приговорённых. «Но почему? За что?» – спрашивал он себя в ответ на эту мысль. «Ведь я никого не убил, не украл.

В чем же оно, мое преступление? Я и друзья мои всего лишь попытались поделиться с учёным светом своими заключениями, порожденными трудом ума. Никто из нас даже замыслить не мог того, что противоречило бы слову Божию! Человек по сущности своей не в состоянии противоречить Богу. Так в чём же наше преступление? В том, что наши замыслы оказались неугодны матери-церкви?»

Размышляя о том, что уже случилось и, что еще могло приключиться, Жан понуро брёл по улице. Полдень давно миновал, вскорости обещал быть вечер. Весь этот суматошный день Жан провел на ногах, изрядно устал и к тому же был голоден. Идти ему, как мы уже знаем, было некуда. Нужно было хоть немного отдохнуть и перевести дух. По счастью, Жан оказался неподалеку от храма Saint-Julien-le-Pauvre. Он любил этот храм и частенько заглядывал в него прежде. Совсем рядом с величественным и многолюдным Сите в этом маленьком храме можно было спрятаться от городского шума, отвлечься от забот и спокойно поразмышлять. Жан даже был немного знаком с прислужниками-министрантами и с самим настоятелем храма, который, когда-то встретив здесь Жана, нашёл в нем достойного собеседника. Вот и сейчас Жан вошел сюда, чтобы найти отдых своему телу и спокойствие своим мыслям. В храме как всегда в это время дня, народу почти не было. Несколько прихожан сгрудились у икон перед алтарём, прислужники копошились у подсвечников. Жан тихонько присел на скамью. Нужно было решать, как поступить дальше. Раздумывая, Жан исподволь заметил, что прислужники, увидав его, оживленно зашушукались, потом, замолкнув, исчезли. Через минуту из-за алтаря украдкой выглянул сам настоятель храма и так же поспешно скрылся. Еще через минуту один из прислужников, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону Жана, стал поспешно пробираться к дверям. Не оставалось сомнений, что Жана здесь узнали, а прислужник был послан за городской стражей, которая и явится сюда без промедления. Жан понял, что оставаться здесь, как теперь и во всём Париже, уже нельзя. Собрав последние силы, он поднялся со скамьи и, едва сдерживая желание побежать, тихо выскользнул из своего недолгого убежища. Не желая более искушать судьбу, к вечеру того же дня Жан покинул Париж. В одежде простолюдина, почти без средств, совершенно один, с единственной своей шкатулкой белого и красного дерева в руках. Куда он направился? Вернется ли еще? Бог весть.

Глава 2

Февраль 1535 г.

г. Париж, Франция