Пламенеющие храмы

– Кажется, друг Везалий, прибыл твой экипаж. Пора. Остаться ночевать у меня не приглашаю, даже не проси. В отеле у Лузиньяка тебе будет куда как удобнее, чем здесь на полу или на анатомическом столе. Опять же к утру здесь легко можно потерять и лошадей, и карету, не говоря уж о кучере.

– Да, пожалуй, мне пора. Нужно успеть, пока не затворили городские ворота, – Андреас поднялся, – эх, отменное было вино!

– Погоди, я положу тебе с собой несколько бутылок. У меня где-то оставалось их еще полдюжины.

Оба были тронуты этой нечаянной встречей и теперь невольно пытались оттянуть момент расставания. Наконец, друзья вышли из дома.

– Знаешь, Мишель, как не хочется с тобой прощаться! Вот повстречал сегодня тебя и как будто на душе полегчало. Помолодел даже. Рад, что ты всё так же весел и бодр. Оставайся таким же и всё у тебя получится.

– А я рад за тебя. Эх, Андреас, какие наши годы. Да мы ещё горы свернём!

– Ты главное не сдавайся, Мишель!

– И в мыслях не имел такого!

– Прощай же! И не отступай!

– С Богом!

Андреас наконец забрался в карету. Возница щёлкнул хлыстом над спинами лошадей, зычно прикрикнул и экипаж сорвался с места, во весь опор унося в Париж своего пассажира Андреаса ван Везеля, известного миру мэтра медицины Везалия. Проводив взглядом исчезающий в дорожной пыли экипаж, вернулся в свой дом и лекарь Мишель Сервэ. Мигель Сервет, как звали бы его в родной Испании. Но уже давно второй родиной ему была Франция.

Глава 8

Сентябрь 1541 г. Швейцарский союз

И снова горы, горы, горы … Эти огромные исполины, когда-то суетливо тесня друг друга своими могучими плечами, спеша сотворить мир, вдруг замерли в предначертанный Богом момент, и застыли в суровом молчании. Высокомерные снобы. Им не было никакого дела, до того, что творилось внизу у их подножий, в долинах и ущельях. Их ледяные пики и угрюмые антиклинали были согласны принимать общество лишь себе достойных – Солнца и звёзд. Увлекаемые планетой в бесконечные циклы небесной механики, земные вершины первыми в своей вышине встречали приход раскалённого светила и позволяли, как бы нехотя, его лучам пробиться в презренные низины. Вдоволь наигравшись же яркими бликами, они провожали Солнце, чтобы в безмолвной тьме остаться наедине с мириадами холодных и бесстрастных звезд и продолжить с ними немой диалог о бесконечности. Изо дня в день, из года в год, из века в век. Склоны же гор, кое-как укутанные зелеными лоскутами лесов, жили своей, отдельной от вершин, жизнью. В пику вершинам, здесь, ниже кромки облаков, редко устанавливались тишина и бездвижность. То тут, то там с крутых откосов с шелестом и треском срывались каменные осыпи и, вздымая клубы пыли и скального крошева, весело и безвозвратно уносились вниз, погребая под собой всё и вся, что попадалось им на пути. Чуть слышно журчали неподвластные камню горные ручьи. Сезонно подпитываемые тающими ледниками эти тонкие, хрустальные струйки, в начале незаметные, сливались потом в мощные потоки и, набрав неимоверную силу с глухим рокотом низвергались по склонам, не уступая в беспощадности и смертоносности каменным лавинам. Среди всего этого как-то умудрялись существовать всевозможные растения и самое разное зверьё. Совершенно не обращая внимания на всю враждебность окружающего мира, эти существа прекрасно приспособились к стихии и, находясь в постоянном движении, занимались единственно одним – содержали в идеальном порядке свои cibus vincula²⁰.

Время от времени Жан, а точнее уже мэтр Кальвин поглядывал в окно кареты, чтобы хоть как-то развеяться. Несколько дней непрерывной скачки по горным дорогам порядком утомили его. Ограниченность пространства кареты, пусть и отделанной с роскошью и великолепием, постоянная тряска и отсутствие собеседников неизбежно приводили дух и тело в далеко не лучшее состояние. Однако чудеснейшие горные виды и предвкушение собственного триумфа ободряли и поднимали настроение. А как же иначе? Его, Кальвина, не забыли, более того его ждут. Его долго уговаривали вернуться, чуть не еженедельно бомбардируя письмами и засылая делегатов, добиваясь, если не вымаливая, его благоволение. Они согласились на все его условия и даже сверх того посулили всевозможные преференции, только бы он вернулся.

На мгновение карету перестало трясти и раскачивать. Гулкий стук колес о камни вдруг сменился мягким шорохом. Кальвин снова выглянул в окно. Въехали на деревянный мост через какую-то реку, мило журчащую где-то внизу. У Кальвина вдруг перехватило дыхание, а сердце его словно сжала чья-то холодная рука. Невольно вспомнилось, как когда-то он сделал по этому самому мосту тридцать пять своих шагов, которые не забудет никогда. Сколько месяцев пролетело с тех пор? Хотя почему месяцев? Уж два года минуло с того достопамятного дня, когда гонимый ото всюду и врагами, и вчерашними друзьями, вдруг превратившихся в нетерпимых недругов, он вот так же по мосту перебирался через эту самую горную реку.