Пламя его души

избрать дальнейший свой путь с большей уверенностью, но это вовсе не место для

постоянного пребывания; такая резиденция может быть там, где достигнута полная

достоверность познания самих предметов или границ, в которых заключено все наше

знание о предметах.

Наш разум не есть неопределимо далеко простирающаяся равнина, пределы которой

известны лишь в общих чертах; скорее его следует сравнивать с шаром, радиус которого

можно вычислить из кривизны дуги на его поверхности (из природы априорных

синтетических положений), и отсюда уже определить лить с точностью его содержание и

границы. Вне этого шара (сферы опыта) для разума нет объектов; даже вопросы о такого

рода предполагаемых предметах касаются только субъективных принципов полного

определения отношений, которые бывают между рассудочными понятиями в пределах

этого шара.

Мы действительно обладаем априорными синтетическими знаниями, как это видно из

основоположений рассудка, антиципирующих опыт. Тот, кто не в состоянии понять

возможность их, может, правда, вначале сомневаться, действительно ли они присущи нам

a priori; но он еще не имеет права видеть в этом их невозможность, пользуясь только силами

рассудка, и признавать несостоятельными все шаги разума в этом направлении. Он может

только сказать: если бы мы усматривали их источник и подлинность, мы могли бы

определить объем и границы нашего разума, а пока это не достигнуто, все утверждения

разума высказаны наугад. Именно таким образом было бы обосновано всеобщее сомнение

во всякой догматической философии, идущей своим путем без критики самого разума; но

этим не полагался бы еще предел такому движению разума вперед, если оно было бы

подготовлено и обеспечено лучшей закладкой основания. В самом деле, во-первых, все

понятия и даже все вопросы, предлагаемые нам чистым разумом, находятся не в опыте, а

только в самом разуме, и потому должна существовать возможность решения и понимания

их, что касается их значимости или несостоятельности. Мы не имеем, во-вторых, права, полагая, будто решение этих задач заложено в природе вещей, отклонять их и отказываться

от их дальнейшего исследования, ссылаясь на нашу неспособность; ведь один лишь разум

породил в своих недрах самые эти идеи, и потому он сам должен дать отчет об их значении

или диалектической видимости.

Всякая скептическая полемика, собственно, обращена только против сторонников

догматизма, которые, не питая недоверия к своим первоначальным объективным

принципам, т. е. не подвергая их критике, с важным видом продолжают свой путь; цель

такой полемики состоит лишь в том, чтобы расстроить планы догматиков и привести их к

самопознанию. Сама по себе в отношении того, что мы знаем и чего не можем знать, она

ровно ничего не значит. Все неудачные догматические попытки разума суть факты, которые

всегда полезно подвергать цензуре. Но отсюда нельзя делать вывод о надеждах разума на

больший успех в будущем и о его притязаниях на такой успех; поэтому одна лишь цензура

никогда не может привести к концу споры о правах человеческого разума.

Так как Юм был, пожалуй, самым проницательным из всех скептиков и так как, без

сомнения, ничто так не повлияло на пробуждение основательного исследования разума, как

его скептический метод, то полезно обрисовать, насколько это соответствует моей задаче, ход умозаключений и заблуждений этого проницательного и достойного философа, которые вначале все же напали на след истины.

Глава 16

Юм, возможно, догадывался, что в определенного роди суждениях мы выходим за пределы

нашего понятия о предмете, хотя никогда полностью не развил этой мысли. Такие суждения

я назвал синтетическими. Нет ничего затруднительного в том, каким образом я могу

посредством опыта выйти из понятия, которое я имел раньше. Опыт сам есть синтез

восприятии, обогащающий мое понятие, которое я имею с помощью такого восприятия, другими прибавляемыми понятиями. Но мы полагаем, что можем также a priori выйти за

пределы нашего понятия и расширить свое знание. Мы пытаемся сделать это или с

помощью чистого рассудка в отношении того, что по крайней мере может быть объектом

опыта, или даже с помощью чистого разума в отношении таких свойств вещей, а также в

отношении существования таких предметов, которых никогда не бывает в опыте. Скептик

Юм не различал этих двух видов суждений, хотя и должен был сделать это, и считал такое

самообогащение понятий и, так сказать, самопорождение нашего рассудка (вместе с

разумом) без оплодотворения опытом прямо невозможным; поэтому он считал все

предполагаемые -априорные принципы их воображаемыми и находил, что они не более как

возникающая из опыта и его законов привычки следовательно, эмпирические, т. е. сами по

себе случат правила, которым мы приписываем мнимую необходимость и всеобщность. В

обоснование этого странного положения он ссылался на всеми признаваемое