Пламя его души

разума для объяснения вещей в природе, не была бы объяснением, так как в таком случае

то, чего мы не понимаем в достаточной степени из известных нам эмпирических

принципов, было бы объяснено с помощью того, что вовсе не понятно нам. Принцип такой

гипотезы служил бы, собственно, только для удовлетворения разума, а не для содействия

применению рассудка к предметам. Порядок и целесообразность в природе должны в свою

очередь быть объяснены из естественных оснований и по законам природы, и здесь даже

самые дикие гипотезы, если только они физические, более терпимы, чем сверхфизические, т. е. чем ссылка на божественного творца, предполагаемого для этой цели. В самом деле, проходить сразу мимо всех причин, объективная реальность которых, по крайней мере по

их возможности, доступна нашему познанию путем приобретения нового (fortgesetzte) опыта, и удовлетворяться одной лишь идеей, весьма удобной для разума,- это принцип

ленивого разума (ignava ratio). Что же касается абсолютной целокупности оснований для

объяснения в ряду причин, то это не представляет никакого затруднения в отношении

объектов мира, так как эти объекты суть лишь явления и потому в синтезе рядов [их]

условий никогда нельзя надеяться найти что-либо законченное.

Трансцендентальные гипотезы спекулятивного применения разума и свободу пользоваться

взамен недостающих физических оснований сверхфизическими основаниями нельзя

допустить отчасти потому, что разум таким путем вовсе не продвигается вперед, а скорее

отрезает путь для дальнейшего своего применения, отчасти же потому, что эта вольность в

конечном счете лишила бы его всех плодов с возделываемой им почвы, а именно опыта.

Действительно, если объяснение природы становится иногда затруднительным, у нас под

рукой всегда есть трансцендентные основания для объяснения, освобождающие нас от

исследования, и наши изыскания заканчиваются не усмотрением, а полной непонятностью

принципа, который уже заранее был придуман так, чтобы в нем содержалось понятие

абсолютно первого.

Глава 17

Второе условие допустимости гипотезы заключается в ее достаточности, т. е. в том, чтобы

a priori определять из нее следствия, которые даны. Если для этой цели нам приходится

прибегать еще к вспомогательным гипотезам, то возникает подозрение, что они составляют

лишь вымысел, так как каждая из них сама по себе нуждается в таком же обосновании, какое необходимо для положенной в основу мысли, и потому не может служить солидным

свидетельством. Если допустить существование безгранично совершенной причины, то у

нас, правда, не будет недостатка в основаниях для объяснения всякой целесообразности, порядка и величия, встречающихся в мире; но так как существуют отклонения [от

целесообразности и т. д.] и зло, по крайней мере по нашим понятиям, то эта гипотеза

нуждается в дополнительных гипотезах, чтобы спастись от них как от возражений. Если

простая самостоятельность человеческой души, положенная в основу ее явлений, оспаривается из-за затруднения ввиду сходства этих явлений с изменениями материи (с

ростом и убыванием), то на помощь необходимо призывать новые гипотезы, которые, правда, не лишены правдоподобия, но все же ничем не подтверждаются, так как

удостоверяются лишь той гипотезой, которая доставляет им мнение, принятое в качестве

главного довода, и это мнение они же должны защищать.

Если приведенные здесь в качестве примера утверждения разума (нетелесное единство

души и существование высшей сущности) выдаются не за гипотезы, а за доказанные a priori догмы, то нам нечего говорить о них здесь. Но в таком случае следует принять меры, чтобы

доводы в пользу них обладали аподиктической достоверностью демонстрации. В самом

деле, желание сделать действительность таких идей только вероятной было бы

бессмысленным, вроде того как если бы кто-нибудь задумал дать только вероятное

доказательство положений геометрии. Разум, обособленный от опыта, или познает все

только a priori и как необходимое, или же ничего не познает. Поэтому его суждение никогда

не бывает мнением, оно всегда бывает или отказом от всякого суждения, или

аподиктической достоверностью. Мнения и вероятные суждения о том, что присуще вещам, бывают только основаниями для объяснения того, что действительно дано, или

основанными на эмпирических законах выводами из того, что положено в основу как

действительное; стало быть, они находятся только в ряду предметов опыта. Вне этой

области высказывать мнения - значит играть мыслями, за исключением разве того случая, когда мы только держимся мнения, что нам, быть может, удастся найти истину на

ненадежном пути суждения.

Хотя в лишь спекулятивных вопросах чистого разума не бывает гипотез для того, чтобы

построить на них суждения, тем не менее они вполне допустимы, когда речь идет только о