Пламя грядущего

Он весь побелел от гнева и от усилий совладать с собой. Дени смотрел на поверженного человека, и ему стало тошно от отвращения, смешанного с жалостью.

– Довольно, Хью, оставь его в покое, – сказал он. – Поднимайся, Гираут. Вернись к своему делу и помалкивай.

На лице Гираута мелькнула, словно вспышка молнии, откровенная злоба. Потом он кое-как поднялся на ноги, льстиво улыбаясь и кланяясь, и сказал плаксивым голосом:

– Достойный господин, благородный рыцарь, дорогой сеньор, простите меня, я всего лишь жалкий бедный менестрель, который слегка тронулся умом от перенесенных бедствий. Я буду нем, милорд. Больше ни гу-гу. Вы не услышите больше от меня ни слова… Конечно, если только ваша светлость не пожелает, чтобы я спел. – И он принялся разворачивать вторую палатку.

– Думаю, я понял, что Гираут имел в виду, – сделав над собой усилие, промолвил Артур. – Хотя мы называем себя пилигримами, мы преисполнены греха, и потому штурм города не может быть легким; он должен быть так же труден, как и преодоление самого греха. Таково испытание, посылаемое нам Господом.

Хью стоял, широко расставив ноги, засунув за пояс большие пальцы рук, набычившись, и пристально смотрел на Артура. Потом сказал грубо:

– Заткнись.

В молчании они ставили палатки и убирали свое имущество. Гираут отправился на поиски дров для костра, тогда как Дени напоил коней. Хью сходил к королевскому шатру и договорился, что они будут питаться из общего котла с несколькими другими рыцарями, начиная с завтрашнего утра. Артур же нашел складские строения, расположенные вдоль берега, и заплатил каким-то людям, чтобы те принесли запас сена для лошадей. Оно было плохо уложено в тюки и подмокло во время морского путешествия, но животные обрадовались и этой пище. Гираут развел слабенький костер из хвороста, щепок и кусков сухого навоза и приготовил котелок гороховой похлебки, которая была довольно сытной, хотя и не очень вкусной.

За обедом они едва перемолвились словом. Все были глубоко подавлены. Вокруг них по всему лагерю старожилы шумно праздновали прибытие войска Ричарда. Они беззаботно жгли огромные костры из скудных запасов дров. Вино, которое берегли неделями, лилось рекой. Ричард, которого не оставила равнодушным вопиющая бедность лагеря, приказал открыть побольше бочек с вином, но не осмелился раздавать припасы. К биваку его воинов непрестанно подходили попрошайки, умоляя подать им объедки и пьяно пошатываясь. Даже небольшое количество вина, выпитое на голодный желудок, валило их с ног. Большинство из вновь прибывших охватило чувство уныния и безнадежности. Дени не мог заснуть и лежал, уставившись на парусиновое полотнище, на котором плясали отблески праздничных костров. У него было тяжело и безотрадно на душе. Мрачные мысли не давали ему покоя. Он вспоминал прекрасные земли, где ему довелось побывать: дом Артура, где он провел так много счастливых дней, солнечную Сицилию, ту девушку, имя которой уже стерлось в его памяти, двор Дофина Овернского, где когда-то он так приятно проводил время, и многие другие дворы, замки и города, где, как ему казалось, жизнь была гораздо легче. Все прошлые горести и беды представлялись теперь, когда он оглядывался назад, всего лишь мелкими неприятностями. Стиснув зубы, он думал о том, какие глупые надежды он возлагал на блага заморских земель. «Небольшое славное поместье, кусок земли с замком… возможно, я смогу там навсегда поселиться…» – да, именно так он сказал Скассо, представляя, как воинство Христово с развевающимися знаменами марширует под стенами сказочного города, а сарацины слагают оружие к ногам Ричарда и перед ним отворяются врата райских садов, где бьют фонтаны и земля устлана лепестками роз, а сарацинские девушки…

Он вертелся с боку на бок и раздраженно ворчал. Артур спал. Дени хорошо видел его профиль на фоне подсвеченных стен палатки. Он встал и вышел наружу. Он долго стоял, заложив руки за спину и вдыхая воздух, пропитанный зловонием, которое сейчас немного смягчал дым, поднимавшийся от костров. В лагере еще гуляли. Шум доносился издалека, то с одной, то с другой стороны. Пение сделалось жидким и нестройным, и отдельные голоса, все еще выкрикивавшие здравицы, казались очень далекими и одинокими. Поблизости, в лагере французов, горело несколько высоких костров, но, похоже, вокруг них не осталось никого. Пока Дени любовался пламенем, один из костров рассыпался, выбросив сноп искр, взмывших ввысь. Искры погасли, и сгустилась темень.

Кто-то приближался к нему, с трудом волоча ноги и фальшиво распевая сквозь икоту.

– Гираут? – тихо позвал Дени.

– Э?

– Ты воровал вино.

– Что, вы об этом знаете? Вы правы, – удовлетворенно подтвердил менестрель.

– Еще что-нибудь осталось?

Гираут подался вперед, попытавшись разглядеть Дени, и едва не опрокинулся. Он восстановил равновесие, поднял бурдюк с вином, который держал в руке, и встряхнул его.

– Что вы можете знать об этом? – сказал он. – Вот оно. Вы, сэр Дени, великий турвер… трувер… просите у меня выпивку? Отлично. Я вам даваю… дам вина.

Дени основательно глотнул.