Пламя и взрыв

Многие из советчиков Оппенгеймера в лагере, а к шести часам вечера в их число входили даже люди, не занимавшие ответственных постов, настаивали, чтобы испытание было отложено хотя бы на 24 часа. Я видел, что в такой суматохе трудно принять здравое решение…

…Было желательно провести испытание как можно быстрее, так как каждый лишний час пребывания электрических соединений в очень сырой среде увеличивал вероятность осечки. Еще сильнее могли пострадать электрические соединения в приборах и в подходивших к ним проводах, которые были изготовлены не так тщательно, как электрическая часть самой бомбы. Кроме того, каждый лишний час увеличивал вероятность того, что кто-нибудь предпримет попытку помешать испытанию. Наши люди находились в состоянии сильнейшего нервного напряжения, и не была исключена возможность, что кто-нибудь из них не выдержит его».

На советском полигоне таких опасений не возникло, хотя и здесь с вечера погода начала портиться. Поднялся сильный ветер, по небу низко-низко поползли сизые облака.

— Взрыв будем проводить непременно, — сказал Курчатов. — Ну, а если какой аэростат оторвет, значит… оторвет, — и он выразительно развел руками…

…Утром взволнованный генерал доложил, что часть аэростатов с приборами наблюдения за взрывом все-таки оторвало. Игорь Васильевич выслушал его и спокойно резюмировал:

— Жаль, конечно, что стихия против нас. Ну что ж, эта часть эксперимента не состоится. Главное не в ней.

У генерала заметно отлегло от сердца. На проведение взрыва 29 августа 1949 года в семь утра Игорь Васильевич написал письменное распоряжение.

Последними бомбу, готовую ко взрыву, покинули Кирилл Иванович вместе с помощником Георгием Михайловичем. Щелкин лично установил на бомбе несколько десятков детонаторов. Отверстия для взрывателей были закрыты заглушками. Георгий Михайлович снимал их, а Кирилл Иванович брал из коробки детонатор, вставлял в бомбу. Они работали молча, зная, что опасность рядом.

…Вот как описывает Л. Гровс решающий момент американских испытаний:

«Наши приготовления были простыми. Каждому было приказано, когда счет подойдет к нулю, лечь лицом к земле и ногами в сторону взрыва, закрыть глаза ладонями. Как только произойдет взрыв, разрешалось подняться и смотреть через закопченные стекла, которыми все были снабжены. Времени, необходимого для выполнения движений, как полагали, было достаточно, чтобы предохранить глаза наблюдавших от ожога. Приблизилась последняя минута, наступила напряженная тишина. Я лежал на земле между Бушем и Конантом (консультанты проекта атомной бомбы. — П. А.) и думал только о том, что же мне делать, если при счете «ноль» ничего не произойдет.

Взрыв произошел сразу же после отсчета «ноль» в 5 часов 30 минут 16 июля 1945 года. Моим первым впечатлением было ощущение очень яркого света, залившего все вокруг, а когда я обернулся, то увидел знакомую теперь многим картину огненного шара… Вскоре, буквально через 50 секунд после взрыва, до нас дошла ударная волна. Я был удивлен ее сравнительной слабостью. На самом деле ударная волна была не такой уже слабой. Просто вспышка света была так сильна и так неожиданна, что реакция на нее снизила на время нашу восприимчивость.

Ферми втайне от всех приготовил очень простое приспособление для измерения силы взрыва — клочки бумаги. Когда подошла ударная волна, я видел, как он выпустил их из руки. У земли ветра не было, поэтому ударная волна подхватила и отбросила их. Ферми опускал их с определенной высоты, которую заранее измерил, поэтому нужно было теперь знать, на каком расстоянии они упали на землю. Он еще раньше вычислил зависимость силы взрыва от расстояния до него. Теперь, смерив расстояние до места, где упали клочки бумаги, он тотчас объявил, какова была мощность взрыва. Бго расчет совпал с данными, полученными позднее на основе показаний сложных приборов».

…Ослепительная вспышка осветила небо над советским полигоном.

— Будто гигантская молния! — сказал кто-то на КП.

— Это и есть атомная молния. Теперь она в наших руках, — услышал взволнованный Щелкин слова Игоря Васильевича.

Даже мрачная погода не скрыла от наблюдателей огненный шар, загоревшийся над землей. Над блиндажом прогрохотал ураган. Все задрожало.

Присутствующие на КП с затаенным дыханием продолжали наблюдать за поднимающимся над местом взрыва основанием грибовидного облака.

Трудно передать словами атмосферу, царившую в этот момент на командном пункте. Обычно сдержанные физики пришли в восторг. Щелкин сознавался потом, что такую большую радость он испытал только в 1945-м, в День Победы.

Особенно веселился его друг Н. Л. Духов, конструктор самых мощных советских танков. Танк его конструкции стоял на значительном удалении от эпицентра. Но взрыв был так силен, что танк перевернулся и был выведен из строя.

— Надо же: такая машина не устояла! — восхищался Духов.