Пламя, или Посещение одиннадцатое

За рулём – Андрюха Есаулов, никто иной. «Общеизвестно: десять лет стажу, без аварий». Это не он, товарищ наш, сам про себя сказал, похвастался, а Маузер о нём, когда к машине только шли. Пусть и польстил, но это правда. Нам не доверил «порулить». Был бы, мол, «старенький зилок», тогда бы ладно, дал бы прокатиться, а тут «новёхонький КамАЗ». И ни в какую. Мы не обиделись: не очень, дескать, и хотели. Нам лишь бы ехать. «На посошок», «седельную», и – в добрый путь.

В «седле».

Я – возле дверцы пассажирской, больно в неё вминаюсь то и дело правым боком и ощущаю остро все её неровности. Маузер – между нами, как перегородка, – между водителем и мной. Туда-сюда его, как в проруби, болтает – опоры меньше у него, жёстко ничто его не подпирает. Андрюху и меня едва не задевает «габаритными огнями» – уши его и тут, в кабине, светятся, как огоньки, но нам привычно: и замечаем, но не шутим. Какие шутки?.. Андрюха руль из рук не выпускает, ему и ладно, а мы – я и Маузер, – стиснув зубы, чтобы не раскрошить их, не прикусить ими язык, не клацать, крепко-накрепко вцепились в поручни. Если б могли, и задницей бы за сиденье ухватились, чтобы не биться головой о верх кабины или, разбив стекло, не вылететь в окно. Как уж там Маузер, не знаю, а я читаю «Отче наш» чуть не на каждом повороте, на каждой горке: «Помилуй, Господи, спаси и сохрани» – умом и сердцем. И он, Маузер, вспомнил – так мне показалось, – как по-немецки будет русский Бог, бормочет что-то еле слышно: «Майн, майн…»

«Ага, – думаю. – Радистка Кэт… Вот и тебя, хирург, проняло, вот ты и выдал сам себя. А то спокойный, безмятежный».

Неудивительно, и выдашь. Не только мову близких предков вспомнишь, но и далёких – обезьян, а то и глубже – инфузорий, голосом глины завопишь.

Но поседеть-то точно можно. За поездку. Если доедем.

Андрюха не в счёт – он что выпивший, что нет, всегда «маленько заполошный, взбудораженный», – за Маузера сказать затрудняюсь, в чужую голову и душу не влезешь, но из меня хмельной восторг заметно вышибло и вытрясло: чётко осознаю, где я и с кем. А куда едем, это уж и вовсе. Особенно на спусках с крутолобых сопок отрезвляет. Скоро, наверное, и то, что мы обильно и легкомысленно «приняли» у Маузера на кухне, после беспечно в клубе с Пашей Сотниковым и «на ощупь» в тёмной подсобке у Андрюхи, потеряет всякий смысл. Оно и к лучшему, быть может. Не про друзей я. Про себя. Не им встречаться с бывшим счастьем…

Так вот и хочется провозгласить: бывшего счастья не бывает – с настоящим.

Провозгласил. Не вслух, конечно.

Тугой свет фар двумя лучами, как прожектор в песне на военную тему, шарит по – из-за месяца не очень-то и тёмному – пространству, то в одну сторону упруго ткнётся, то в другую – словно паук, мелькая лапами умело, сплетает сеть, – выхватывает из темноты то одиночную высоченную лиственницу, редкий строй сосен, елей или пихт, то опору электрическую с ярко-белыми или зелёными рядами изоляторов, то вниз, под самые колёса, на мгновение заглянет, то вовсе пропадёт в безбрежном небе среди звёзд, рассеявшись, а то опять, глядишь, кивает каждой выбоине на дороге, словно приветствуя их вежливо и кланяясь им низко.

Ну, значит, ралли-марафон.

Говорить Андрюхе сейчас, чтобы он хоть немного сбавил скорость, бесполезно, это как подливать в огонь солярку, только газку ещё добавит и посмеётся нам в лицо. При этом выдашь, что страшишься, тут уж его и пуще раззадорит. Сидим, притихшие, как мышки под курятником, не провоцируем кота – знаем давно его, Андрюху, и «норов» друга изучили: неукротимый. Но ведь мы сами, следует заметить ради справедливости, напросились «прогуляться» до Черкасс, и он не сразу дал согласие, сопротивлялся: спать, мол, хочу, вставать мне завтра рано, – пока «за дружбу» тост с ним не подняли. Тогда уж сам вскочил: «Друзья! Вперёд!»

«Вперёд, заре навстречу, товарищи в борьбе! Штыками и картечью проложим путь себе». Это уж Маузер пропел, крепко Андрюху обнимая.

Молчим, водитель (в данном случае – почти пилот, или космонавт) поёт с оглушительным выражением:

– «Не страшны тебе ни зной, ни слякоть, резкий поворот и косогор!..»

Да уж. Уместно, как нельзя. Это, наверное, единственная песня в репертуаре Андрюхи, которую он, разбуди его среди ночи, от начала до конца может исполнить. В школе он был примерным и беспечным двоечником по всем предметам, кроме труда, пения и физкультуры. Третий и пятый классы дважды повторил, не унывая. Начал с нами, а потом отстал, но дружить и играть в футбол с непременным мордобем во время или после «матча» из-за категорического несогласия одной из команд с результатом или по любому другому поводу, – разгорячённым-то, искры хватало малой, – с бывшими своими одноклассниками не прекратил. Восьмой закончив, поступил Андрюха в ДОСААФ. И в армию ушёл уже шофёром. Служил в Хасане. Написал мне оттуда всего одно, но на удивление длинное и патриотическое письмо (дело-то было вскоре после Даманского), когда я познавал азы морской службы ещё в «чистилище», то есть в карантине, хранится где-то. Не среди Таниных – отдельно.