Пламя Магдебурга

Бургомистр чуть-чуть наклонился вниз, подобрал упавшие бумаги с пола. Наверняка в них повторяется одно и то же. Для чего Хойзингер пишет их? Неужели он до сих пор не понял, что у старого Карла Хоффмана нет больше сил заниматься городскими делами? С того самого дня, как погибла Магда, он ни разу не появлялся в ратуше, никого не принимал и почти не выходил за порог. Неужели они не видят этого? Неужели им непонятно, что настало время избрать себе нового бургомистра, а его – несчастного, раздавленного горем старика – оставить в покое?

Нужно будет сказать Хойзингеру об этом. Нужно… И все-таки о чем он пишет?

Вялыми, привыкшими к бездействию пальцами Хоффман надломил красную печать, развернул бумажный листок. Кривые, некрасивые буквы, хорошо знакомый почерк казначея. «Карл, поскольку ты не пожелал говорить со мной… городской совет не может работать без бургомистра… необходимо твое вмешательство… разделить запасы еды… увеличить запашку… люди крайне озлоблены… следует принять меры… тем, чьи семьи бедствуют…» И так далее и так далее…

Скомкав листок, бургомистр устало откинулся на широкую спинку кресла.

Михель довольно урчал на его коленях, серый дым от потухших углей неслышно втягивался в дымовую трубу. Наверху заворочался, что-то забормотал фон Майер. Уронив голову на грудь, Карл Хоффман задремал.

* * *

Он открыл глаза от того, что в комнате скрипнула половица. На пороге стояла Грета – в полинялом голубом платье, поверх которого был надет белый передник с вышитым в углу цветком колокольчика. Передник Магды.

– Я ждала, пока ты проснешься, – тихо сказала она. Хоффман не мог разглядеть ее глаз, но почему-то ему показалось, что в них стоят слезы.

– Что случилось? – недовольно пробурчал он.

– Ничего, просто мне хотелось поговорить с тобой. Господин фон Майер совсем плох…

Ее плечи мелко задрожали, и она жалобно всхлипнула.

– Он умирает, и я ничем не могу ему помочь. Совсем ничего не ест, только целыми днями разговаривает со своей женой. И я… я тоже хочу поговорить с мамой…

Она зарыдала и закрыла лицо руками.

Хоффман смотрел на нее растерянно.

– Не плачь, здесь не о чем плакать, – пробормотал он. – Когда он умрет, нам всем станет намного легче…

Она отпрянула от него:

– Не говори так! Не смей! Мы должны заботиться о нем, это наш долг перед Господом! Матушка… матушка говорила, что набожный человек должен всегда помогать тем, кто оказался в беде. Ведь так учил наш Спаситель Иисус!

Бургомистр недовольно поджал губы.

– Запомни, Грета, – сухо сказал он, – набожность не заменяет ума. Господин фон Майер никогда не сделал бы для нас того, что делаем для него мы. Мы приютили его и обеспечили должный уход – и этого вполне довольно для выполнения христианского долга. Мы не обязаны кормить его вечно.

Дочь посмотрела на него испуганно, но ничего не сказала.

– И не надевай больше этот передник. Я запрещаю.

– Но…

– Я запрещаю, – сухо повторил Хоффман. – Теперь иди. И подбрось поленьев в камин, мне холодно.

* * *

Грета ушла, и Карл медленно поднялся с кресла, чувствуя, как гудят затекшие от долгого сидения ноги.

Слова дочери сильно разозлили его. Раньше она никогда не позволяла себе подобную непочтительность. С чего Грета взяла, что может его учить? Она еще слишком молода, молода и глупа, чтобы рассуждать о сколь-нибудь серьезных вещах и уж тем более высказывать свое мнение в его присутствии. К тому же она совсем напрасно защищает фон Майера. Бывший магдебургский советник не из тех, кто заслуживает жалости. Что он сделал для Кленхейма? Помог заключить несколько контрактов на поставку свечей? Что ж, это действительно была помощь, но помощь далеко не бескорыстная. Фон Майер никогда не забывал о собственной выгоде и с каждой овечки отстригал себе порядочный клок шерсти…

С каждым днем бургомистр все сильнее жалел, что уступил тогда уговорам жены и согласился приютить фон Майера у себя дома. Бледное лицо советника, его кашель, хрипы и несвязное бормотание, день и ночь доносившиеся из его комнаты – все это было напоминанием о неизбежности смерти, напоминанием о том, сколь слабым и уродливым делается человек, готовящийся отойти в мир иной. Бесспорно, помогать страждущим – благодеяние. Но во сколько это благодеяние обходится? Больного нужно кормить, нужно платить цирюльнику за кровопускания, а травнице Видерхольт – за настои и мази; нужно менять постель и убирать нечистоты, а после – в конце – придется еще и оплачивать из своего кармана похороны и гроб. Черт возьми, можно подумать, что у них есть на это лишние деньги!

Хоффман сделал несколько шагов по комнате, пытаясь успокоиться. Пожалуй, следует навестить фон Майера. Взглянуть на него самому, попытаться понять, как скоро Господь приберет умирающего к себе. Судьбе было угодно, чтобы магдебургский советник очутился здесь, – что ж, остается только надеяться, что скоро они будут избавлены от этого неудобства.

* * *