Пламя Магдебурга

– Я покинул ратушу, ни с кем толком не попрощавшись. Мой секретарь Клаус исчез, и я даже не думал о том, чтобы его разыскать. Когда я очутился на улице, людской поток подхватил меня и потащил за собой. Навстречу бежали солдаты с алебардами, издалека доносились звуки ружейной стрельбы. Люди выглядывали из окон, пытаясь понять, что происходит. Кто-то кричал, что нужно спешить солдатам на выручку. Другие орали в ответ, что католики захватили ворота и их кавалерия уже ворвалась в город. Паника разрасталась, как пожар. В домах захлопывали ставни и запирали на засовы двери, выкатывали из переулков телеги и бочки, перегораживая ими мостовую. В церквях и на сторожевых башнях били колокола, отовсюду слышались крики. Меня охватил страх, Карл! Невозможно было сохранить самообладание, когда вокруг творится такое. Я побежал. Где-то неподалеку раздался чудовищный взрыв – наверное, взлетел на воздух пороховой склад. Взрыв был таким сильным, что я едва не упал и только в последний момент успел ухватиться за оглоблю стоявшей рядом телеги. Я бежал все быстрее, и сердце молотом билось у меня в груди. Кто-то сорвал с моей головы шапку, но я не останавливался и продолжал бежать. Ветер швырял мне в лицо клочья прогорклого дыма, солнце сверкало, словно раскаленный, плавящийся медный шар. Стрельба, крики, насмерть перепуганный колокольный звон, хлопанье ставен, грохот лошадиных копыт по булыжникам мостовой – чудовищный, уродливый шум, который бил меня по ушам, подталкивал в спину, хлестал, будто кнутом. Я не мог думать ни о чем – только о том, что Августина осталась дома одна, что она сходит с ума, мечется, не зная, где я, не зная, что происходит в городе. Томас силен, но даже он не сумеет защитить ее, если в дом ворвутся солдаты. Чтобы уберечься от них, потребна не сила, а хитрость, умение договариваться.

Я выбежал на Соборную площадь – до моего дома оставалась всего пара кварталов. В этот момент в дальнем конце площади появилось несколько всадников. Они гнали своих лошадей сквозь толпу, расшвыривая людей. Лошади хрипели, безумно вращая глазами. Они неслись прямо на меня. Я хотел отбежать в сторону, но меня сбили с ног…

Когда я очнулся, солнце стояло высоко, наверное, уже наступил полдень. Голова болела нестерпимо – при падении я сильно ударился. Поперек моего живота лежал труп какого-то бродяги, его кривые грязные пальцы упирались мне в грудь. Я стряхнул его руку и слегка приподнялся, чтобы оглядеться по сторонам.

Вокруг лежали тела убитых людей – они были разбросаны по площади, словно обрубленные ветви деревьев. Отовсюду доносился треск пламени, в воздухе пахло гарью. Рядом со мной кто-то натужно хрипел, но я не мог повернуть голову и посмотреть, кто это. Моя шея, конечности – все задеревенело. Воздух, казалось, был горячим от дыма. Возле Львиного дома – кажется, я показывал его вам? – столпилась пара десятков солдат. Это были имперцы. Они стреляли по окнам, а из окон стреляли по ним в ответ. Через площадь пронесся отряд всадников с выставленными вперед пиками. Где-то заплакал ребенок.

Я снова лег на землю и затаился. Мне нужно было бежать к Августине – Бог знает, что могло случиться с ней в этом аду! – но я боялся, что если солдаты заметят меня, то тут же убьют. И я остался лежать – лежать и смотреть, что происходит.

Солдаты выкатили на площадь пушку и стали суетиться вокруг нее, офицер в шляпе с алым плюмажем отдавал им приказы. На Соборной улице, в самом ее начале, горели дома, медные языки пламени яростно выметывались из окон. Со всех сторон слышались выстрелы. Двое пикинеров тащили через площадь обитый железом сундук, о чем-то переговариваясь между собой. Человек с красной перевязью обшаривал лежащие на земле трупы. В паре шагов от него хрипела раненая лошадь, вытягивая вперед длинную морду, всю обсыпанную известкой.

Несколько мушкетеров возле архиепископского дворца развлекали себя тем, что стреляли по мраморным статуям на фасаде. Разлетались в пыль белые головы, застывшие в благословении руки, изогнутые, тонкие посохи. Тридцать восемь статуй медленно превращались в крошки под грязными сапогами солдат.

Я закрыл глаза и стал молиться. Я молил Господа, чтобы он простил мне мои грехи, мою гордыню и презрение к ближним, чтобы он позволил мне найти Августину и защитить ее от творящегося в городе безумия. Я сумел бы предложить выкуп кому-то из имперских офицеров, чтобы он взял нас под свое покровительство. Я слышал, что подобные вещи случаются… Я бормотал какую-то бессмыслицу, торговался с Богом, как торгуются в мясной лавке. Что я обещал Ему? Продать дом и все деньги отдать на пожертвования церкви? Пустая клятва… Ни один дом в Магдебурге не стоил теперь и крейцера. Весь наш город – не только дома, но и храмы, приюты, казармы, дворцы и все, кто их населял, – всё это стоило теперь не больше мусорной кучи.