Пламя Магдебурга

– Только собор и монастырь, – тихо повторил Бек. – Только их пощадил огонь, только их не тронули солдаты. Все остальное погибло. Когда начался штурм, многие бросились в церкви, в надежде, что святые стены дадут им защиту. Какими бы жестокими ни были солдаты императора, они ведь тоже христиане. – Он усмехнулся невесело: – Но солдаты Тилли, наверное, забыли о том, что принимали причастие. Здесь, в соборе, они всего лишь разбили стекла. В другие же церкви въезжали на лошадях и стреляли прямо с седла в каждого, кто не успел спрятаться. В Святого Иоганна они ворвались во время молитвы и перебили всех, кто там находился, – и священников, и прихожан, залили все кровью. Лишь немногим удалось спастись. Среди них был племянник пастора Мюльце, он притворился мертвым и видел все собственными глазами. Знаете, что он еще рассказал? Перебив всех, кто находился в церкви, солдаты разбрелись в разные стороны. Набивали мешки утварью, скалывали позолоту со стен, а после, когда уже ничего не осталось, принялись рубить деревянные скамьи и сшибать головы статуям. Какой-то бородач со всего размаха ударил топором в золоченый алтарь, и лезвие застряло в нем, словно в дубовой колоде. Святотатство…

Порыв ветра на несколько секунд разогнал дымовую завесу, и на равнине перед западной стеной я увидел имперский лагерь. Трепетали на ветру знамена, горели меж бесчисленных палаток костры. Наверное, там сейчас делили добычу и гадали, когда же спадет пламя и можно будет вернуться за новыми трофеями.

Вдруг заболело сердце – в него словно воткнули булавку. С каждой секундой боль нарастала, булавка входила глубже. Я прижал левую руку к груди и повернулся к пастору:

– Зачем вы привели меня сюда? – Мой голос сорвался на крик. – Зачем?! Разве это – замысел Создателя, о котором вы мне говорили? За что все это? Какое преступление мы должны были совершить, чтобы заслужить такое?!

От крика мне сделалось немного легче, боль отступила. Бек смотрел на меня, и я увидел, что в уголках его глаз дрожат слезы.

– Вы должны это видеть, – мягко сказал он. Слеза вырвалась и маленькой искрой блеснула на его щеке. – После полудня я поднимался сюда несколько раз и каждый раз спрашивал себя о том, о чем вы спросили только что. Ответа я не знаю. Смотрите, запоминайте то, что видели своими глазами. И молитесь о тех, кто остался там, внизу…

Он провел по щеке ладонью.

– Смотрите, господин советник, смотрите. Этот день должен остаться в людской памяти. Кто знает, может быть, в этом и состоит Его замысел… Смотрите, а я буду смотреть вместе с вами. Этот груз невозможно вынести одному…

Небо над городом стало темнеть, помутневшее солнце исчезло. Тем ярче выглядели теперь рваные лоскуты пламени. Не знаю почему, но я вдруг протянул руку и, повернув бронзовый завиток, распахнул оконную раму.

Меня обдало жаром, в глаза полетели перышки едкого пепла, и на несколько секунд мне пришлось зажмурить глаза. Сытый ветер гудел, будто тяга в плавильной печи, разносил над городом запах дыма и горелого мяса, запах огромного погребального костра. Огонь ревел над городом – ревел, как огромное, злобное существо, изнывающее от нестерпимого голода. Огонь был живым, Карл. Думаете, я преувеличиваю? У него был свой голос, низкий, мощный, тяжелый, он шел из самой глубины земли, оттуда же, откуда врывались эти стонущие, алчные языки. Представьте себе тысячи, сотни тысяч раскрытых глоток, из которых вырывается один и тот же звук. Это голос огня.

Огонь был чудовищем, стиснувшим Магдебург в своих опаляющих гибельных лапах. Вот одна из них обвилась вокруг башни Святого Николая, сжала ее и переломила надвое, стряхнула вниз ненужные каменные крошки. Может быть, эта башня тоже была пустой? Нет. Даже отсюда, сквозь ветер и треск пожаров, я смог услышать, как громко хрустнула деревянная балка и полетел вниз, пробивая перекрытия, тяжелый колокол.

– Это погребальный костер, – словно услышав мои мысли, произнес Бек. – Костер, торжество язычников. Должно быть, так же пылали Константинополь и Иерусалим…

Огромный собор вдруг показался мне маленьким домиком среди бушующего лесного пожара. Лихие завитки пламени, злые, быстро движущиеся тени, уродливый, распухший от сожранных жилищ дым.

Каким жарким был воздух… И каково же было там, внизу… Горели дома, горели церкви, мертвые тела обращались золотыми летучими искрами. Трескался от жара столетний камень, разноцветными слезами текли витражи, надламывались и летели вниз хрупкие ветви распятий. Страницы книг становились пеплом, высыхала пролитая вода и пролитая кровь. Огонь танцевал на крышах, его лоскуты вытягивались вверх, словно режущие стебли осоки. Стебли проросли сквозь кровли и черепицу, растопив, изжарив, превратив в золу все, что стояло у них на пути.

И сейчас, на моих глазах, все это трещало, распадалось, и жизнь выходила из города, как выходит воздух из сгорающего полена…