Пламя моей души

— Сердце сейчас спит внутри тебя. Ты только хранишь его. Как ларец. Но всё ж оно даёт тебе больше умений, защищает. А в полную силу оно проснётся, как понесёшь ты ребёнка. От того, кого любишь всем сердцем. Такова воля Лады. И тогда у тебя два пути. В себе его оставить и передать детям своим. Или вернуть его в Остёрское княжество. Тяжела я была, когда забирала его невольно. И вернуть его тоже надо, отяжелев. И кровь свою малую принести на капище том. Кровь от ножа, который дарил тебе отец. Он ведь с тобой?

В груди холодом пронеслось. Не вспоминала она почти о том ноже, который безделушкой заморской считала. А оказывается, надо было хранить его, попусту в ход не пускать. А теперь он, верно, лежит там же, где из руки выпал: разве кто мог найти его, в той-то глуши?

— Нет, я потеряла его, — голос скатился в едва разборчивый сип.

И новая волна озноба прокатилась от ступней босых к горлу. Милислава вздохнула только.

— Тебе нужно его вернуть. Это жреческий нож. Им я кровь свою проливала на капище, когда творила… — она задумалась печально. — Творила то, что не должна была. То, о чём и сейчас жалею.

— А если не сыщу?

— Значит, тебе Сердце носить до смерти самой. Но коли сыщешь нож, да как придёт срок, вернёшь его. Если пожелаешь, — повторила княгиня. — Когда будет рядом тот, кто твоё сердечко собой наполнит.

Елица закрыла лицо руками, словно отгородиться хотела от слов матери. Кто бы смог рассказать ей о том больше? Ведь никто не знал. И матушка сама, пока не умерла — не могла понять, что с ней творится.

— А если тот… — она осеклась, чувствуя, как к горлу подкатывают слёзы душные. Будто разрывалось что-то внутри. — Если тот, кого сердце моё жаждет, не может дитя зачать?

Она вновь подняла взгляд на Милиславу. Лицо её было спокойным, безмятежным, будто даже судьба собственной дочери уже не тревожила. Верно, все волнения погибают в этом неподвижном мире тоже, не способные больше трогать отжившую своё душу.

— Всё можно преодолеть, если хочешь, — ответила она загадочно.

— Твоей волей! — Елица рубанула рукой, делая шаг к матери, которая и с места не двинулась. — Твоей волей ни один, ни другой Светоярычи не могут стать отцами. Ты прокляла их. Разве не так? А сейчас ты говоришь мне… Что я должна...

— Так разве не разрушила ты проклятие? — прервала её Милислава, пожимая плечами. — Там, на капище старом?

Елица открыла было рот, чтобы возразить, да вспомнила вдруг. Как металась в силках заговора сильного, пытаясь высвободиться, пытаясь разорвать острые нити его, которые душу на куски резали. Она и не думала, что сумела его разрушить — казалось, что только освободилась сама, убереглась от вреда.

— Значит…

Она оглянулась невольно, вцепилась взглядом в фигуру Ледена, что так и виднелась позади. Он ждал терпеливо, и взгляд его впивался в спину — обеспокоенный. Елица видела, как сияют его глаза сквозь мрак этот удушливый, словно копоть. Но он не вмешивался покамест, как она и просила. И в груди словно разрослось что-то. Будто крылья развернулись, заполняя её всю до краёв, распирая так, что раскинуть руки хотелось. Она опустилась резко на землю, прижав ладонь к губам. Княжич дёрнулся заметно — подойти, но остался пока на месте, повинуясь взмаху руки Милиславы.

— Задай себе вопрос, Елица, — шепнула княгиня над ухом, присев рядом с ней. — И не останавливайся на пути к тому, кого рядом хочешь с собой всю жизнь видеть. Не повторяй моей ошибки. Ты и так прошла по моему пути очень далеко — может не остаться другого. А ты не простишь себе никогда. Не рви душу. Ответ близко: не нужно ходить лишние вёрсты.

— Я не могу быть с ним… Я не могу.

— Ты всё можешь, — Милислава снова встала. — Отовсюду можно найти выход, если есть тот, кто тебя проведёт. Ты же нашла меня здесь…

Матушка отдалилась вдруг, словно ветром её отнесло, хоть и оставался воздух кругом неподвижным. Скоро светлая фигура её истаяла, разметавшись на обрывки тумана — и снова гулкая серость изнаночного мира обхватила со всех сторон. Елица всё сидела на чёрной земле, среди пыльной хрусткой травы — и не могла встать. Пока говорила с матерью, и не заметила вовсе, как силы её иссякли. Теперь даже дышать стало трудно, будто и грудь вздымалась едва-едва. Нет, она не могла даже пошевелиться, попав в западню Навьего мира, который выпил её почти до дна.

— Леден… — позвала она почти беззвучно.

Вдохнула, чтобы повторить его имя чистое, дающее избавление от мути в голове — но закрыла глаза, кренясь вбок. Страшная тишина была кругом, словно под водой, когда та заливает уши. И не вдохнуть больше. Переливами света что-то колыхалось перед глазами — во мраке сомкнутых век. Наверное, так выглядит Сердце, что ещё хранит остатки её жизни?

— Еля… — глухой возглас над ухом.