Пламя моей души

Елица рану осторожно промыла, а после сняла с пояса Чаяна нож и ловко отрезала от подола своего длинную полосу ткани. Перевязала туго поперёк пояса, и только тем, верно, немного успокоилась. Хоть и без того ничего совсем уж плохого с ним не случилось бы. Чаян сидел, прислонившись спиной к стволу, и всё взгляда не мог оторвать от стройных лодыжек Елицы, что открылись из-под укоротившегося подола её. От округлых косточек щиколоток, от ступней аккуратных в тонких кожаных черевиках. И то ли боль разум дурманила, то ли усталость страшная: уж сколько он по лесу бежал, не замечал, как вёрсты отмахивает — а вспомнил о брате вовсе не сразу, завороженный этим тихим уединённым мигом, что Елица была рядом с ним, касалась его, заботилась. И смотрела — только на него.

Да и княжна, кажется, забылась немного, погрузившись в хлопоты вокруг Чаяна. Но, как закончила, вдруг замерла, опустив руки на колени. А после закрыла ладонями лицо и заплакала. Чаян встрепенулся тут же, схватил её за плечи, притягивая к себе на грудь.

— Не бойся, Елица, — зашептал, гладя её по растрёпанным волосам, мягким таким, словно вода по ладони перетекала. — Они уйдут в лес. Если совсем худо придётся. Только задержат татей немного. И уйдут. Леден не дурак совсем. И не хочет погибнуть раньше времени. И Брашко. Он сильный уже. Толковый и умелый парень. И парней хороших Макуша к нам прислал.

Елица замотала головой, вжимаясь в его плечо.

— Их так много. Так много, — запричитала глухо.

— Не так уж их много, — Чаян прижался губами к её виску.

И самому не больно-то верилось в собственные слова. Повезло ещё, что люди Макуши намедни попались им навстречу. Иначе вовсе пришлось бы худо. А кто ж был те напавшие — на татей обычных не приходили как будто. Слишком умелые. Слишком немного их было, чтобы на отряд налететь — не побояться. Те обычно большой ватагой наскакивают. А тут словно уверены были в том, что одолеют почти десяток мужиков вовсе не слабых.

— Ты ещё раненый, — упрямо возразила княжна, отлипая от него. — Тоже беда.

Да только отпускать её совсем не хотелось. Она взглянула исподлобья, уже уняв нежданные слёзы. Вытерла щёки.

— Ранен, и что ж? — Чаян пожал плечами, продолжая гладить её укрытую волной медовых волос спину.

— А то, что тебе сейчас покой нужен. И, коли нападут на нас, так…

— Как нападут, стоять буду за тебя до последнего, — резко оборвал он её. — А ты побежишь дальше. Скроешься всё равно.

— Беспечные вы, мужи, — с укором буркнула Елица. — Как будто жизнь ваша для вас ничего не значит. Как будто не рана у тебя сейчас на боку, а и правда царапина. А я не могу так…

Чаян скользнул руками по её плечам вниз и взял маленькие ладошки в свои.

— Пока ты рядом со мной, Елица, всё будет хорошо. И всё мне будет нипочём, — он приложил её прохладную от речной воды кисть к своей груди, давая почувствовать, как бьётся его сердце.

Даже сейчас — взволнованно. Хоть дыхание уже давно успокоилось, и спал с тела жар после долгого бега. Так хотелось, чтобы провела она вдоль мышц пальчиками своими, чтобы посмотрела на него — и понятно стало сразу, что все его тревоги напрасны. Он подался вперёд, сгорая до золы горячей от желания немедленно поцеловать её. Но княжна отстранилась и руку отдёрнула всё же, глядя будто бы сквозь него. Блуждая мыслями совсем в другой стороне. Никак о Ледене вздыхает, переживает за него страшно.

— Я не смогу всегда быть рядом, Чаян, — сказала вдруг, и внутри будто что-то умерло. В один миг. Но он смолчал, ожидая, что ещё будет. — Было б при мне обручье то, я его вернула бы тебе сейчас.

Елица подняла на него взгляд спокойный, словно наконец нашла она в душе своей мир, уверилась в том, как поступить для неё должно. И хотелось сейчас липу эту с корнем из земли выдрать, но Чаян не мог с места сдвинуться — такое потрясение навалилось, что впору свихнуться. Всё смотрел он на княжну, каждую черту её лица запоминал. Может, искал что-то, что сказало бы: слух его подвёл, вовсе не то Елица имела в виду.

— Стало быть…

— Другая тебе судьбой предназначена. К тому же проклятие твоё и Ледена я на капище старом сняла, оказывается. Теперь семья у тебя будет хорошая — уверена. А я… Я не могу с тобой быть, — княжна улыбнулась печально и развела руками. — Прости, что так долго мучила. Что ответа не давала. Хотела сама понять, но только путалась сильнее. А сейчас. Всё так ясно в голове. В мыслях…

— И кто же там? — Чаян упёр взгляд в свою сжатую на колене ладонь.

Разодрать хотелось кожу собственную, вцепиться в мясо, чтобы задурманился разум, вылетело из него всё, что билось сейчас там со словами Елицы. Больно, оказывается — до пятен сизых перед взором, до пепла в в горле жгучего — когда своими руками желанная, любимая женщина себя из твоей груди выдирает. С жилами всеми, с частью души. Уничтожает все чаяния, растирает в пыль своими нежными ладошками, которые целовать хочется, сжимать в своих и не отпускать никогда. Но они всё ж выскальзывают неотвратимо из пальцев — и только смотреть на это остаётся. Ничего поделать нельзя, никак остановить, потому что уже решила она всё.