Пламя моей души

В два прыжка взлетел по всходу и дверь за собой торопливо захлопнул. Вдохнул запах соломенный, пыльный — сеней полутёмных, освещённых лишь маленьким окошком без волока даже. Отдышался чуть, пытаясь тело своё взбудораженное унять. В паху колом всё застыло — хорошо, если Боянка не заметила. Да куда уж ей — после такого. Ох дурень же, ничто его уму не учит — и знал ведь, что забота о княжне такая только хуже ему сделает, только глубже бороной острой пройдётся, оставит след, который не залечить теперь. А всё равно полез.

Он тряхнул головой, вцепился пальцами в волосы до боли — едва клок с досады не выдрал — и дальше до сенника пошёл.

ГЛАВА 9

Давно уж, ещё вчера, пропали из вида городни Логоста, а Вышемила всё оборачивалась, не в силах совладать с очередным порывом. И всё надеялась, что вот появится на узком хвосте тропы погоня от батюшки, накинется на небольшой вовсе отряд зуличан и отобьёт её непременно. И не сразу удавалось вспомнить, что Чтибор-то о том, где она была и где искать её теперь, ничего не знает. Да и что там сейчас творится — в самом Логосте — неведомо. Жив ли кто из родных?

Шли неприятели тропой глухой, только охотникам ведомой, в сторону от Велеборска — как удалось Вышемиле понять. А уж верно или неверно — в том она совсем не была уверена. Страх, признаться, разум вялый застилал. И всё казалось, что кошмар этот — лишь сон — и скоро закончится.

Но не закончился он вчера, как увезли Вышемилу прочь от родного города, и нынче уже поднялось высоко Дажьбожье око, опалило кожу первым нарастающим жаром — а морок никак не обрывался от звонкого крика петуха у околицы или голосов уже проснувшихся рано хозяев. Всё так же ехали всадники среди берёз светлых, безмятежных, что обмывали стволы нарядные в лучах светила. Так же тихо поскрипывало колесо у телеги обозной, куда усадили Вышемилу. День катился к вершине, крепчал зной — и в мутной от почти бессонной ночи голове всё яснее расцветало понимание: это не прекратится, не окажется вздорным сновидением. И что ждёт её дальше — может, одной Макоши ведомо. А скорее всего помощнице её — Недоле, которая усидчиво взялась за прядение нити её жизни.

Так же часто, как назад, Вышемила обращала взгляд в спину старшого зуличан — Камяна. Таким именем он назвался — и другое вряд ли подошло бы ему так же верно. Он то ехал впереди всего отряда — и тогда пропадал из вида. То пропускал ватажников вперёд, а сам пристраивался сбоку от телеги, где сидела, поджав колени к груди его пленница, и просто держался рядом, будто увериться хотел, что мысли о побеге ещё не толкают её на глупости. Да куда уж… Она и сама понимала, что кинься сейчас с телеги — и если ноги не переломает на ходу, то обязательно поймают её уже у обочины, в ближайших же зарослях молодого березняка. А то и застрелят: вон стрельцы какие зоркие у Камяна, всё вертят по сторонам головами, что филины, и глаза их словно самоцветы какие посверкивают. Спины прямые, руки напряжённые, готовые в любой миг выхватить из притороченного к седлу тула стрелу. Не ждали они здесь приветливой дороги, опасались засады, пусть и в стороне от людского жилья. К тому же среди них были косляки — теперь кто увидит, и не сдобровать никому — большая часть косляцкой ватаги ушла по другой дороге, отбиваться будет сложно.

Но как бы ни оскудел отряд Камяна, разделившись со степняками, а их сил точно хватит, чтобы изловить одну напуганную пленницу. Потому Вышемила сидела, прижавшись боком к борту телеги, и пока только озиралась. А Камян то и дело появлялся рядом — и тогда становилось страшно от мысли, что будет дальше. Ведь один раз он уже взял её силой, в сырой от росы траве. А после отдал своим ватажникам на потеху. Что помешает поступить с ней так же вдругорядь?

Хоть и, надо признать, заступился он за Вышемилу намедни, на первой ночной стоянке после ухода из Логоста. Сам он не пришёл, оставив её в шатре под присмотром своих людей, а вот те и решили с добычей, которую общей, видно, посчитали, позабавиться, пока старшой не видит.

Вышемила, едва смежив веки и попытавшись отринуть бьющиеся в голове отчаянные мысли, услышала, как подбираются к ней. Вскочила, отбиваясь от загребущих рук, закричала так звонко, как могла, не надеясь, впрочем, ни на чью помощь. И Камян словно соколом с неба свалился — разметал мужиков в стороны. Одному даже щёку ножом посёк.

— Приблизитесь к ней ещё — в лесу этом останетесь зверью на еду, — пригрозил. — Моя.

И ватажники поняли всё сразу. Даже и слова поперёк ему не сказали. Вышемила же настолько перепугалась, что ничего и вымолвить не смогла. Только в угол забилась: подальше ото всех. А особенно — от Камяна самого. Да он ушёл снова — молча — и где ночь провёл, она не поняла. Не рядом — и ладно.

Наутро тех дозорных, что её стерегли, можно было легко узнать среди остальных по синякам сочным на лицах и виду злому и раздосадованному. Зато все уяснили теперь, что только Камяну пленница новая принадлежит. И пока никого не находилось, чтобы это оспорить.