Пламя на болотах

— А ничего. Вылезай и беги домой. Тебя он не узнал, да и не мог узнать.

— А вы?

— Ничего.

— Утонул он, что ли?

— Здесь мелко. Да и что тебе, утонул или нет? Удирай в деревню. Я уж завтра узнаю. Бабе моей скажи.

Черная тень прыгнула на берег, а Иван стал грести на другую сторону. Через мгновение лодка исчезла во тьме.

Осадник барахтался в жидкой грязи у берега, он наугад загребал руками, чувствуя, как грязь заливает ему лицо, проникает в рот. Лишь с огромным усилием ему удалось усесться по пояс в воде. Перед глазами плясали красные, зеленые, фиолетовые круги. В ушах шумело, во рту чувствовался солоноватый вкус крови. Резкая дрожь пробежала по всему его телу, и тогда лишь он сообразил, что надо выбраться из воды, и с трудом приподнялся. Здесь было не глубже, чем по колено. На мгновение он изумился, что он здесь делает и зачем влез в воду. Он осторожно ступал по скользкому, вязкому дну. Всякое движение отдавалось под черепом, как мучительные удары молота. До берега было всего несколько шагов. Он добрел до него и присел, почти теряя сознание, бессмысленно уставившись на слабо поблескивающую в потемках воду. Что случилось? Осадник мучительно искал в закоулках памяти то самое важное, что маячило где-то в глубине сознания, но никак не укладывалось в слова. Ему становилось все холоднее, одежда намокла, с волос текла вода. И вдруг, словно откровение, перед ним возникла картина: высоко занесенное весло и лицо Ивана, непонятным образом отчетливо увиденное, несмотря на темноту. Он собрался с силами и встал. Шаг за шагом, шатаясь, едва не падая, он брел к своему дому. Лишь теперь он почувствовал обыкновенную, понятную боль и ощупал голову. Среди мокрых волос пальцы почувствовали другую влагу, густую и теплую. Видно, была рассечена кожа. Превозмогая сопротивление тяжелых, как колоды, ног, он двигался вперед. Боль усилилась, ощущалась где-то глубже, под черепом. Осадник сдержал рвущийся из груди стон. Но молотки в голове стучали все громче. Он уже полз на четвереньках, чувствуя под руками сырую траву, с трудом отыскивая направление. Он не знал, сколько времени это продолжалось — час, день, год. Весь в поту, стуча зубами от озноба, он добрался до дому, из последних сил открыл дверь, задвинул тяжелый засов. Не зажигая огня, не снимая с себя мокрой одежды, повалился на постель. Ему казалось, что он сразу уснет, но сон не приходил. Перед глазами клубилась тьма, из нее выплывали неопределенные, рассеянные образы, в ушах гудело, звенело, грохотало. Из туманной мглы, из ее странных очертаний стали возникать отчетливые картины. Далекие зеленые поля, весело, беззаботно лает Цезарь. «Ах, это ведь там, дома, под Калишем». Странно, Цезаря отравили мужики, а Цезарь лает, радостно виляет хвостом. Как хорошо, что он, Хожиняк, опять очутился на старом месте, у себя дома! Конечно, земли маловато, но, право, лучше хозяйничать, пусть на одном гектаре земли, в этом солнечном, мирном, знакомом и понятном уголке, чем там, куда его неведомо зачем понесло, на этом проклятом участке среди трясины. В конце концов даже ссоры с братьями — это пустяк, можно перенести. Быть может, все это было лишь нелепым, страшным сном? Да, это наверняка сон. Как хорошо проснуться и увидеть, что кошмар исчез. Жаль только, что так болит голова. Он забыл надеть шапку, а солнце невыносимо печет. Жарит вовсю. Тропинка между хлебами поднимается все выше, вырастают холмики, кривые сосны корчатся на песке. Да ведь это как раз и есть то самое главное место — вон тот лесок. Ну и лупят оттуда большевики! Да что тут возиться — вперед! Выкурить их из этого лесочка! Бегом — марш! Ноги вязнут в грязном песке, бежать трудно, но так надо, нечего ждать, пока они из-за надежного прикрытия перестреляют всех. Вот тебе на! Пуля уже попала в него… Но странно, почему в голову? Хожиняк ведь знает, что это не так, что он ранен в ногу, наверняка в ногу… А тут, как назло, болит голова. Его охватывает гнев неизвестно на кого, потому что как же так? Всегда считалось, что в ногу, и вдруг оказывается в голову.