Пламя над Тереком

Славику очень нравится, когда папа с ним. Но не меньше он любит, когда его папу при возвращении из плавания торжественно встречают на берегу. Пушки палят — салют дают, и оркестр играет. Как ему хочется, чтобы его папу всегда так встречали! Папа его Герой. Славик гордится этим. А как бы он радовался, если бы знал про всякие отцовы плавания — самые опасные и самые рискованные: связь с партизанами, высадка десанта, разведка… А в Крыму много партизан, да еще какие партизаны! Им надо доставлять оружие и боеприпасы, питание и людей. А из партизанского края вывозить и раненых, и разведчиков, и… даже важных военно-пленных. Бывает и так, что корреспондента к партизанам надо «подбросить». И все это под самым носом врага. Откуда же все это знать Славику? Отец-то скупо рассказывает. Правда, недавно рассказал такое интересное, что Славик слушал его рассказ, как любимую сказку. К партизанам надо было высадить разведчиков. Лодка в темную-темную ночь бродила вдоль вражеских берегов. И всюду ее встречали залпы фашистских батарей или атаковали катера-«охотники». А катера самые страшные— у них много глубинных бомб, они быстры, и у них такие приборы, которыми узнают все звуки под водой. Трудно было обхитрить. Правда, его папа умеет их обманывать. Но на этот раз папину лодку к берегу враги не подпускали. А приказ был таков: высадить незаметно в тыл врага группу разведчиков. Целую ночь ходила лодка — не могла высадить. Весь берег и район моря прожекторами освещают. Катера-«охотники» бороздят воды… Ну никак нельзя! Тогда моряки пошли на такую хитрость: поближе к берегу подойти и… выпустить разведчиков через торпедные аппараты.

Славику было страшно слушать. «И никто не боялся?»— робко спросил он отца. «Как не боялись? Такое дело, — отвечал отец, — все боялись, всем было страшно. Но разведчики пошли на такое. И высадились. И такую панику подняли в тылу у фашистов, что они растерялись, побежали, а многие партизанам в плен сдались. Вот как выполнили задание командования».

«Эх, был бы я постарше, — думал Славик, — я бы с папой ходил в море и тоже бил бы фашистов».

О смерти Вали в доме не говорили. Говорили — она в партизанах.

Астан был убежден, что его жены пет в живых. Горе. Тяжелое горе! И ничего не поделаешь! Партизан фашисты живыми не выпускали. А время шло. Да и Славику нужна мама. «Разумнее было бы!..» — советовали друзья. Жизнь есть жизнь. Люди есть люди. Письма из родных краев обнажали нервы, и он еще острее чувствовал потерю, горечь и боль. Эта боль звала к мести, к яростной, беспощадной мести.

Вся его жизнь теперь была в море, на позиции. Берег для него стал не отдыхом, даже не передышкой между боевыми операциями. Два-три дня на базе, чтобы заправиться, для него становились мукой, еще больше усиливающей боль. Хорошо, что на море много дел: крупная группировка гитлеровских войск с суши окружена и прижата к Черноморскому берегу. Окруженным тут грабителям Кавказа и Крыма остался один выход — удирать морем. Но пути им отрезали советские корабли и авиация.

…Черное море и его берега очищены от гитлеровских войск. Но война идет, надо добить фашистского зверя. И Астан Кесаев всерьез начал собираться на Северный или Балтийский флот. В тех морях для подводников работы еще хватало.

Но… эти доктора! Осмотрели, постучали молоточками по коленкам, прикладывали ухо к груди, рентгеном просветили— и в госпиталь. Астан и сам чувствовал, что легкие у него не в порядке, а тут еще печень забарахлила. «Лечиться, лечиться! Лечиться! До полного выздоровления лечиться» — таков был приговор неумолимого врачебного трибунала.

— Забыть о корабле и о море впредь до выздоровления! — приказал сам нарком Военно-Морского Флота, к которому Кесаев обратился с жалобой на врачей.

Так Астан Кесаев и его друг Коста Кочиев, с тем же диагнозом, очутились в одной палате.

Здесь их посетил нарком Военно-Морского Флота.

— Есть до полного выздоровления! — ответили оба моряка, Герои Советского Союза.

Приказ наркома — закон! Никуда не денешься!

— А поправитесь — в Академию определим, — сказал нарком на прощание.

Это уже был не приказ. Заняться теорией, а потом и воспитанием будущих моряков — командиров кораблей. Когда адмирал флота вышел из палаты, Астан полушутя сказал другу:

— Академия так академия! Может, и в ученые выйдем, а? Но пока мы с тобой еще не профессора, поэтому давай, Коста, питаться свиным салом с медом! Это, брат, лучшее лекарство для легких. Точно говорю.

И таковое лекарство было изготовлено по рецепту самого Кесаева. Астан ликовал и пророчил быстрое выздоровление. Коста Кочиев тоже радовался — осетины народ мудрый, и народная медицина делает чудеса! Все было хорошо, пока в палате не появились два бидона лекарства— нутряное сало с пчелиным медом. Коста Кочиев съел одну столовую ложку лекарства, выбежал из палаты, а потом наотрез отказался есть его.

— Убери, Астан, эти бидоны подальше.

— Что так? — удивился Кесаев.

— Тошнит. Не могу даже видеть, как ты принимаешь это лекарство.

— Нестойкая ты личность, Коста. Это же лучше апельсинов.