Пламя над тундрой

— Не будем терять времени. Вы, Василий Никитович, — обратился Берзин к Титову, — возвращайтесь на радиостанцию, следите за всеми передачами. Ответ Червлянского держите в секрете. Фесенко передайте, чтобы немедленно шел к Волтеру и по пути прихватил Куркутского.

Август и Мандриков с Клещиным вышли на улицу. Воскресный Ново-Мариинск только просыпался.

— Тебе же на склад надо. Сегодня торговый день, — напомнил Август. — Воскресенье…

Мандриков махнул рукой:

— Обойдутся без меня. — Он попросил Клещина: — Сходи в склад. Скажи заведующему, что я заболел.

Шахтер исполнил его просьбу и нагнал Берзина и Мандрикова у домика Аренса…

В маленькой комнатушке Волтера было шумно и многолюдно. У открытой дверцы плиты на корточках сидел Семен Гринчук и подкладывал в огонь куски угля. Его бледное лицо в отсвете пламени казалось бронзовым. Булат склонился над сковородкой, на которой жарилась и брызгала жиром оленина. Волтер, щурясь от дыма зажатой в зубах папиросы, охотничьим ножом открывал банку сгущенного молока.

Булат повернул голову от плиты и весело сказал вошедшим:

— Вовремя поспели. Оленина готова!

Он поставил на стол огромную сковороду с мясом и подцепил вилкой большой кусок:

— Это тебе, Август. Ешь больше оленины и Станешь богатырем.

— Завтрак придется отложить, — сказал Мандриков, и рука Булата с ломтем мяса застыла в воздухе. Все уставились на Мандрикова. Голос его звучал необычно.

— В чем дело?

— Товарищи! — Мандриков произнес это слово негромко, но взволнованно, с огромной внутренней силой, и в комнате стало необыкновенно тихо. Все почувствовали, что произошло что-то важное.

— Колчаковцы каким-то образом узнали о подготовляемом нами восстании. Только что получена телеграмма, в которой управляющий Камчатской областью приказывает Громову не церемониться с большевиками. Медлить нельзя. Надо начинать восстание.

— Да! Нельзя больше ждать! — вразнобой, но с единым чувством, ответили товарищи. — Конец колчаковцам! Надо звать шахтеров!

Все смотрели на Михаила Сергеевича с решимостью и готовностью к борьбе. Только Аренс был в недоумении. О чем так горячо они говорят? С какой вестью пришел Мандриков? Михаил Сергеевич быстро ему все рассказал. Волтер хлопнул Мандрикова по плечу и воскликнул с восторгом:

— Вери гуд! Хорошо!

Горели глаза под черными бровями Михаила Сергеевича, Лицо дышало вдохновением. Наконец-то сбудется мечта, — будет выполнено задание партии — установится и здесь советская власть. Послышался оживленный голос Игната, который вошел с Куркутским. Мандриков кивнул им и продолжал:

— Для руководства восстанием нужно избрать революционный комитет. В состав ревкома я предлагаю включить всех присутствующих здесь и товарищей, находящихся в тюрьме. Кто за?

Все подняли руки. Председателем ревкома избрали Мандрикова, секретарем Куркутского, заместителем — Булата. По предложению Мандрикова комиссаром охраны назначили Августа Берзина. Михаил Сергеевич предоставил ему слово. Речь Берзина была по-военному лаконична:

— Применять оружие, лишь в крайнем случае. Фесенко и Титову взять под арест Учватова, установить контроль за работой радиостанции. Ни одной передачи без разрешения ревкома. Арест Громова я беру на себя. Со мной идут Мандриков и Куркутский. Суздалева и Толстихина арестует Булат с товарищами. Клещин, немедленно отправляйся на копи и веди оттуда шахтеров. Окружите тюрьму, освободите всех заключенных, арестуйте охрану.

— А Волтер, — тихо напомнил Михаил Сергеевич.

— Он будет с Клещиным брать тюрьму.

Волтер был растроган. Он участвует в революции, Русские доверяют ему… О, он не подведет своих новых товарищей.

— Начнем операцию, как только Клещин вернется с шахтерами, — Берзин посмотрел на часы. — А сейчас получите оружие.

Он приказал Волтеру открыть тайник. Аренс отодвинул кровать, поднял половицу и достал ящики с револьверами и патронами.

Клещин и Фесенко немедленно ушли. Остальные, вытирая и осматривая оружие, тихо переговаривались. На сурово торжественных лицах можно было прочесть сознание большой ответственности и решимости. Время казалось им осязаемым. Они чувствовали каждую минуту, приближающую их к решительному шагу.

— Теперь, товарищи, можно и оленины отведать, — сказал Берзин. — Застыла она. Эй, кок, разогрей!

Берзин держался так, словно ничего особенного не произошло. Мандриков не удержался:

— У тебя что, железные нервы? Во мне все клокочет.

— Кисейные барышни революции не делают, — отозвался Берзин. — Если в тебе все клокочет, то выпей чашку чаю. Остынешь.

Он наполнил кружки чаем и, следя за Булатом, орудовавшим у плиты, пошутил:

— Из Булата неплохой кок выйдет. После переворота откроет столовую и станет конкурентом Толстой Катьки.

— Не понимаю тебя, — пожал плечами Мандриков. — Наступает такое событие, а ты спокойно рассуждаешь о какой-то оленине, о столовой.

— Знаешь, Михаил, — прищурился, Берзин, — и в его светлых глазах мелькнули веселые огоньки, — все-таки революцию на сытый желудок делать, удобнее, чем на голодный.