Пламя над тундрой

В ноябре коммерсанты создали Советы, и в них вошли те же люди, что были в «комитете безопасности». Купцы никогда не чувствовали себя так свободно, как в это время. Цены на пушнину устанавливали по своему желанию, товары из государственных складов брали без всякой оплаты. Начавшим роптать охотникам, рыбакам, шахтерам говорили, что советская власть так велит делать, чтобы довести войну до победного конца. Все декреты и распоряжения советской власти, которые Учватов принимал по радио, прочитывались коммерсантами втайне и уничтожались, а на запросы из центра сочинялись такие ответы, которые создавали впечатление, что на Чукотке действует настоящая пролетарская власть.

Когда же Учватов принес телеграмму о том, что образовалось колчаковское правительство, страх сковал членов Совета. Ситуация сложилась нелепая — коммерсанты попали в большевики. Несколько дней царило смятение, пока наконец Тренев не предложил Советы заменить просто поселковым управлением, и его председателем избрали спившегося прапорщика царской армии Москвина, Он вместе с бывшими офицерами Перепечко и Трифоном Биричем пьянствовал, а Тренев и Сукрышев по-прежнему вершили дела. Они получали распоряжения Омского правителя, отвечали на них, становясь как бы его представителями на Чукотке. Но вот приезжают новые начальники.

Сукрышев, Тренев и другие настаивали на торжественной встрече, на обильном угощении Громова и его спутников. Члены управления были уверены, что колчаковская власть при помощи интервентов станет постоянной и законной.

Одутловатый Москвин с красными от перепоя глазами хрипло спросил:

— Так как же, господа, решим?

— Хлебом-солью никого не обидишь, — в наступившей тишине произнес Бесекерский. — Нажарим, наварим, по-русски от сердца угостим дорогих гостей. А там видно будет…

Предложение старого купца было встречено шумным одобрением.

Бирич с негодованием метнул на Бесекерского взгляд: «Обхитрил, старая лиса», но сам улыбнулся и громко, чтобы все слышали, произнес:

— Прав Исидор Осипович, прав. Встретим по-нашему, по-купечески. Власть-то законная, наша. Давно мы о ней соскучились. Не зазорно долгожданных попотчевать, правду-матку рассказать, обиды выложить.

Кто не знал Павла Георгиевича Бирича, тот бы в эту минуту, смотря на него, поднявшегося во весь свой богатырский рост, с легкой улыбкой и приветливо осматривавшего собравшихся, был бы убежден, что он говорит искренне. Но его хорошо знали коммерсанты.

Старый Бирич вовремя спохватился, но каждый подумал, что при случае, если это послужит выгоде, можно будет и намекнуть Громову о том, как колебался Бирич. Купцы завидовали Баричу, барышам, дружбе со Свенсоном и готовы были поэтому причинить ему неприятность, как и любому другому конкуренту. Не было среди этих людей ни одного, который бы питал к другому дружбу, доверие. Каждый прикидывал, как извлечь пользу от приезда Громова. Москвин, испытывая отчаянное желание похмелиться, закрыл собрание:

— Точка, — он шлепнул по столу ладонью, встал. — На этом и решили. Уж вы, господа-купцы, не поскупитесь. Покажите господину Громову, всем, кто с ним прибудет, широту свою, гостеприимство. — А про себя подумал: «Гульну славно».

— О чем речь! В грязь лицом не ударим! — зашумели купцы, и каждый прикидывал, как обойти другого, завести близкие отношения с новым начальством, шепнуть кое-что о других коммерсантах, прежде чем они шепнут о тебе.

Москвин предупредил:

— С делами не лезть сразу, а то себе же напортите… — Он облизал воспаленные губы.

Глянув на него, старый Бирич подумал о чем-то своем и подозвал сына.

— Пригласи на обед господина Москвина.

Трифон, такой же высокий, как и отец, с густыми, чуть волнистыми волосами и красивым южным, слегка уже помятым лицом, вопросительно поднял крутые над выпуклыми глазами черные брови. Он знал, что отец не любил гостей, которые не могли быть ему полезными. Москвин может быть только собутыльником и обязательно напьется, чего отец не терпел.

Старый Бирич так же тихо, чтобы не слышали окружающие, повторил:

— Приведешь, чтобы меньше глаз видело.

— Хорошо, отец. — Трифон отошел к низкорослому Перепечко, который говорил с Москвиным, и услышал слова последнего:

— Башка трещит, как переспелый арбуз.

— Куда пойдем? — Перепечко, с плоским лицом, на котором торчал сизый от пьянства маленький носик, дрожащими руками достал портсигар. — Эх, рому бы сейчас настоящего.

— За чем же дело? — Трифон взял предложенную сигарету. — Пошли к нам. Отец угощает.

— Тогда выпивон будет знатный, — обрадовался Перепечко.

Купцы гурьбой вывалили из поселкового управления. Было часа три дня, а уже заметно надвигался вечер. С лимана дул пронизывающий ветер.

Коммерсанты запахивали шубы, натягивали малахаи и прятали лица от мелких колючих брызг, которые нес ветер с беспокойного, потемневшего лимана. По двое, по трое, группами они шли мимо трехклассной школы и не замечали, что из-за потускневшего стекла крайнего окна за ними наблюдают моторист радиостанции Игнат Фесенко и учитель Михаил Петрович Куркутский.