Пламя пяти сердец

Она почти ожидала, что он бросит ее в этот колодец, а внизу ее поймает своими холодными и скользкими лапами чарозем.

— Ушшер!

Но в колодце вспыхнул огонь, и змеемаг, облаченный в пестрые, переливающиеся в свете факелов чешуйчатые одежды, показался на ступенях. Это была новая лестница. Закрученная вокруг себя, уходящая резко вниз, еще глубже под землю. Шербера задрожала.

— Все готово, господин, — пришепетывая, сказал змей, и Шербера спросила себя, почему на его шее нет ее раны. — Алтарь готов.

— Веди меня, — сказал фрейле.

Эти ступени были скользкими и щербатыми от времени. Шербера чувствовала, как примеряется фрейле к каждому своему шагу, видела, как разбегаются из-под его ног и тут же сбегаются обратно белые пауки. Это было их владение, не людское. На стенах паутина казалась покрытой каплями воды. Пауки, бродящие здесь, были тоже белы, и они смотрели на них красными глазами и предупреждающе поднимали острые клыки.

Шербера услышала пение змеемагов почти сразу же, как они спустились вниз. От их голосов пел и сам воздух, и змеиная магия Номариама внутри нее напряглась и тоже как будто начала подпевать этой песне.

Шербера не знала, что это значит. Но даже если знали фрейле или змеемаги, она не спросит.

Темница, в которую они завернули, была больше той, в которой сидели они с Волетой. Фрейле опустил Шерберу на пол у стены, и она увидела еще двоих змеемагов, стоящих посреди ярко освещенной комнаты вокруг чего-то, похожего на каменный стол.

— Оссеиса-ашаин-маас, — пели они низко и монотонно, воздев руки в воздух. — Оссеиса-ашаин-маас...

Дышать было тяжело, воздух казался стоячим и густым — или это было из-за яда, которым Сэррет уколол ее, чтобы она не шевелилась? По знаку мага, который привел их, фрейле омыл руки и лицо в тазу с водой, который стоял тут же, и повернулся к Шербере, вытянув вперед руки. Маг достал из-за пояса кинжал и быстро взрезал ладони фрейле и уколол его язык. Когда в чашах ладоней собралась кровь, Сэррет провел ими по своим щекам и подбородку.

— Оссеиса-ашаин-маас...

Рана на шее фрейле вспыхнула зеленым. Маг удовлетворенно кивнул.

— Магия почувствовала родство, господин. Теперь ты можешь уложить эту акрай на алтарь.

Они уложили ее на стол и встали вокруг нее: фрейле у головы, один из магов — в ногах, еще двое — по бокам. Пение стало громче. Магии стало больше, и теперь не только воздух, а, казалось, даже стены говорили с ней на одном языке.

— Оссеиса-ашаин-маас...

— Услышь нас, — заговорил фрейле, и все четверо одним движением вознесли над Шерберой острые кинжалы. — Инифри, Хирииши, Орьса, Офриш, Энефрет. Мать мертвых, Хвостатая мать, Холодная мать, Мать-из-бездны, Явившаяся из тьмы. Во имя будущей войны и победы мы приносим тебе в жертву эту женщину...

— Оссеиса-ашаин-маас... — пели маги.

— ...эту акрай, избранницу твоего сына, убившего твою дочь Хирииши Шмису Амаш...

— Оссеиса-ашаин-маас...

— ...избранницу последних из рода упавших со звезды...

— Оссеиса-ашаин-маас...

— избранницу пустынного зверя и воина из народа не прощающих слабости...

— Оссеиса-ашаин-маас...

— избранницу самого слабого из самых сильных и самого сильного из тех, что слабее всех.

— Оссеиса-ашаин-маас...

— Прими мою жертву, Инифри. Великую жертву, ибо со смертью этой акрай умрет и последняя из тех, кто может возродить мое племя. Я отдаю тебе два наших рода. Наши сердца умрут, но магия будет жить.

Когда клинки в руках магов разом вспыхнули золотым светом, Шербера поняла, что Инифри услышала его слова. Стены вокруг покрылись яркими непонятными ей письменами, и далекий подземный гул прокатился по всему дому, как будто сама земля откликнулась на призыв.

— Умри, Шербера, — сказал фрейле, и кинжалы стали опускаться.

ГЛАВА 22

Она больше не была в этом мире. То, что над ее телом зависли четыре кинжала, ничего не значило. Они не коснутся ее еще долго. Очень долго — потому что она больше не была в этом мире, и песок времени здесь тек по-другому, и до ее смерти пройдет дюжина дней.

Но в каком мире она была...

Маги рассказывали им о тьме, откуда пришла Инифри. О тьме, в которой нет и никогда не будет света, а самой тьмы так много, что ее можно ссучивать между пальцами, как нить, и ткать из нее жизнь — создавать, творить, наделять силой и именами.

Инифри соткалась из этой тьмы: сама эта тьма, сама веретено, сама нить, сама — руки ткачихи и станок. Она порвала эту тьму, как бабочка прорывает кокон, выбираясь на свет, и оказалась в их мире, чтобы наделить его собой.

Но прореха, из которой она выбралась, еще не закрылась. Маги говорили, она никогда не закроется, а значит, Инифри всегда будет с ними.

А значит, вслед за ней могут прийти и другие.