Пламя под пеплом

Мы очутились перед новой проблемой. Вправе ли мы отбирать людей? Не лучше ли привести литовцев? Господин Генс послал мне в четверг 6 литовцев из "зондеркоманды" и выразил пожелание, чтобы они присутствовали у молельни и делали все, что им прикажут, так, чтобы казалось, будто евреев отбирают литовцы. Однако я оставил литовцев дома. Во-первых, из опасения, что евреи могут испугаться, а, во-вторых, нельзя гарантировать, что эти убийцы не откроют стрельбу, и тогда ответственность легла бы на нас.

Мы провели все своими руками. Молельню заперли. И мы направились к месту казни. Людей мы отбирали в соответствии с указаниями местного юденрата.

Собрали людей на площади и пошли по домам искать прячущихся. На площадь прибыли подводы. Мы погрузили людей и повезли. Время было - час дня. Толпу в молельне я задержал, чтобы поуспокоились. В три пополудни я прекратил акцию, собрал полицейских и тогда открыл молельню. Был отдан приказ всем расходиться по домам и не собираться на улицах.

В тот вечер, завидев нас, люди бросались бежать. Но назавтра евреи поняли, что мы их спасли".

Это излагает Деслер. Далее - Лев, главный его помощник:

"В продолжение акции нас сильно раздражали литовцы из "Ипатинга", которые стояли на площади и равнодушно наблюдали. Нам казалось, что они в душе издеваются над нами и злорадствуют по поводу того, что мы делаем. Это на нас дурно повлияло".

Ицхак Тувин, депортировавший обреченных из гетто:

"В день акции мне поручили собрать людей в хедере. Здесь составлялись списки. В большинстве - это были старики, не пригодные к работе.

Потом прибыли телеги, и полицейские погрузили людей. Я пошел в молельню к собранным там и сказал, что делать нам это очень трудно, но было бы куда хуже, если бы это делали литовцы.

В четыре часа я выехал с телегами. Со мной ехала женщина, сказавшая: "Мне 57 лет, и жизнь моя кончилась. Не так это страшно. Мы, евреи, живущие под немецким крестом, все мы обречены на смерть. Я-то свои годы отжила, но одни гибнут молодыми, другие попозже".

Во время акции Лиза находилась в гетто. Когда она туда явилась, она не знала, как обернется дело. Но о себе, о том, что может слететь ее собственная голова, и что было бы "разумней" уйти из гетто до акции - об этом она не думала.

Молодежь откликнулась на ее призыв. В последнюю ночь, в ночь на среду, когда гетто спало тревожным сном, Лиза в последний раз встретилась с отдельными группами ошмянской молодежи, которая всего несколько дней назад представляла отчаявшихся одиночек, не видевших выхода. В ту ночь они покинули местечко, держа путь в леса, в неизвестность.

После акции полиция вернулась в вильнюсское гетто. Полицейские ворвались в ворота. Прошли по улице парадным маршем, в мундирах, с дубинками в руках. Никто из них ничего не рассказал.

Вечером тихо стало в гетто. Но наутро уже каждый еврей знал, что за эти дни в Ошмянах полицейские хлестали водку, что состоялась совместная попойка еврейских и литовских полицейских, что полицейские вернулись с кучей часов и драгоценных камней, что Деслер и Лев нахапали золота. И еще рассказывали, что когда все было кончено и полицейские уже расселись по телегам, чтобы ехать из Ошмян в Вильнюс, их командир Драйзин затянул песню:

"Мы вас повеселили,

А теперь доброй вам ночи"...

Настроение в гетто отвратительное. Никто опять не понимает, клясть Генса или благословлять его. И он, чувствуя эту напряженность, собирает собрание, посвященное событиям в Ошмянах. Он приглашает на собрание представителей полиции, администрации, заслуженных общественных деятелей и городского раввина. На этом собрании, состоявшемся 27 октября 1942 года у него на квартире. Генс произнес следующую речь:

Господа, я вас сегодня пригласил, чтобы развернуть перед вами картину одной из ужасных трагедий нашей еврейской жизни. Сказать вам о том, что евреи вели своих братьев на смерть. Я хочу на сей раз говорить без обиняков.

Неделю тому назад пришел Вайс и приказал нам именем СД ехать в Ошмяны: в ошмянском гетто имеется 4000 евреев и прокормить всех их в гетто невозможно. Поэтому гетто необходимо сократить, отобрать людей, совсем не пригодных для работы на немцев, и расстрелять их.

И первые на очереди - дети и женщины, чьи мужья были схвачены в прошлом году облавщиками. Затем - многодетные матери. Когда нам отдали этот приказ, мы ответили: "Цум бефель!" - "Слушаемся!"