Пламя под пеплом

Конечно, нелегко далось нам так, сразу переменить свои воззрения. Многие переживают настоящий психологический и идейный кризис. Подчас начинает казаться, что мы одиноки и брошены на произвол судьбы в окутавшем весь мир великом мраке и должны ощупью искать путь к свету. Отсюда колебания, заблуждения. Но ясно, что все, что наши товарищи чувствуют и говорят в эти минуты, есть результат высшей заботы об идеалах и святынях еврейского народа.

Новогодняя ночь. Гетто погружено в безмолвие и мрак. По узким темным переулкам летит снег. Как только снежинки касаются земли гетто, их сверканье гаснет и превращается в грязь. Потемки сгущаются, и даже сама белизна не в состоянии их смягчить и рассеять.

А из-за стен, с той стороны доносятся звуки джаза. Крикливо празднуют приближение нового года претенденты на завоевание всей планеты. Пьют и считают дни, отделяющие их от Москвы. И от их долетающих до гетто пьяных голосов пахнет кровью:

«Когда из-под ножа брызжет еврейская кровь», — горланят они.

Семь глухих переулков отвечают на эту песню сдержанным эхом. И сердце уже не замирает от страха, не сжимается от боли и не бунтует в бессильном отчаянии. Ведь с песней этой мы уже свыклись. Ею насыщены вчера и сегодня, и она несется навстречу завтра. Ее слова сделались привычными, обыденными до такой степени, что в мозгу у нас неотвязно вертится ее мотив.

Как все это до боли запечатлелось в памяти!

Но от той новогодней ночи у меня сохранилось не только видение грязных луж и тяжкого мрака гетто, не только звуки «Хорст-Вессель лид».[12]

Я вглядываюсь в сумрачное далеко того вечера, и передо мной проходят другие картины. В потухших, свыкшихся с мраком зрачках вспыхивают снопы света.

Сначала они слепят, а потом…

Двор на улице Страшунь 2. Большой зал, наполовину погруженный в мрак. Несколько десятков сосредоточенных юношей и девушек. Серьезные лица с застывшим выражением напряженного ожидания. Сто пятьдесят пар глаз вонзились в одно лицо, сто пятьдесят внимают одному голосу. Он дышит силой и болью. Звучат памятные слова — текст первого воззвания (Оно написано Абой Ковнером и зачитано им и Тосей на идиш и иврит. Адресовалось прежде всего участникам халуцианского движения.):

НЕ ДАДИМ ГНАТЬ СЕБЯ, КАК СКОТ НА БОЙНЮ.

«Еврейская молодежь, не верь обманывающим тебя. Из восьмидесяти тысяч евреев «литовского Иерусалима» осталось всего двадцать тысяч. На наших глазах у нас вырвали родителей, наших сестер и братьев.

Где они, сотни евреев, уведенных на работу облавщиками-литовцами?

Где раздетые женщины и дети, с которыми нас разлучили в страшную ночь провокации?

Где евреи Судного Дня?

И где наши братья из Второго гетто?

Кто был угнан за ворота гетто, тот уже не вернется.

Все пути гестапо ведут в Понары. А Понары означают смерть.

Колеблющиеся! Отбросьте все и всяческие иллюзии: ваши дети, жены и мужья — их больше нет.

Понары — не концлагерь. Там всех расстреляли!

Гитлер замыслил уничтожить всех евреев Европы. Волею судеб литовские евреи стали первыми в очереди.

Не дадим себя гнать, как скот на бойню!

Да, мы слабы и беззащитны, но единственный ответ палачу — сопротивление!

Братья! Лучше пасть свободными борцами, чем существовать из милости убийц.

Будем сопротивляться! Сопротивляться до последнего вздоха!

1 января 1942 года, Вильнюс, гетто.

И снова тишина. Никто не нарушает молчания. И только слезы поблескивают в десятках молодых глаз. И только безмолвная волна чувств затопляет сердца. И руки судорожно сжимаются в кулак.

Вдруг в углу зазвучал голос. Приглушенно, неторопливо. И всех зажгла песня, расковала сердца, объединила. И вот уже, отбросив сомнения, люди поют, поют самозабвенно всем сердцем, словно стремясь напитать слова собственной кровью:

Чем сгинуть,
Лучше пасть геройски.
Шею подставлять под нож?
Нет и никогда!
Не сидите по углам,
Каждый со своей болью —
Пока хоть единая искра светит,