Пламя страсти

— Теперь поднимите другую, — попросила хозяйка Эшлингфорда.

Служанка повиновалась.

Вскоре пальцы Джослин нащупали небольшое уплотнение. Сомнений не оставалось: Эмма стала еще одной жертвой чумы.

— Ой, осторожнее, — воскликнула она, отказываясь верить в очевидное.

Усилием воли пытаясь сдержать слезы, набежавшие на глаза, молодая вдова ласково положила руку на плечо старой няни.

— Нам придется отвезти вас в Белл-Глен.

Эмма бессильно уронила голову на спинку кресла.

— Это Господь наказал меня, — пробормотала она. — За ложь.

Джослин хотела успокоить ее, но за спиной раздался тонкий голосок Оливера, — Мама, а с Эммой ничего не случится?

Решив, что сын уже вернулся из зала, она оглянулась. К ее великому удивлению, мальчик так и не вставал с кровати.

— Оливер, я же просила тебя спуститься вниз, — дрожащим от страха голосом напомнила мать.

— Но мне плохо, — пожаловался ребенок. — У меня тоже лихорадка.

Слова сына снова и снова звучали в голове Джослин, каждый раз все громче и громче. Ее сердце судорожно сжалось от страшного предчувствия. О, Боже, только не ее мальчик! Господи, только не ее малыш!

— Лихорадка? — в ужасе переспросила Эмма. — Не может быть!

В следующее мгновение Джослин почувствовала, что ее ноги стали, словно ватные. Чтобы не упасть, она вцепилась в спинку кресла.

— Во всем виноваты сладости. Он съел их слишком много утром, — чуть не плача, сказала Эмма.

У Джослин невольно вырвался стон отчаяния.

— Мама! — испуганно воскликнул Оливер.

Джослин так и подмывало броситься к нему, сжать его в объятиях и убежать куда глаза глядят. Но, боясь еще сильнее напугать сына, она усилием воли сдержала порыв. Склонив голову, женщина начала беспокойно покачиваться то вперед, то назад. Нет, она не заплачет! Не имеет права заплакать!

— Пить! — неожиданно попросил Оливер.

Вскинув голову, Джослин заставила себя улыбнуться, затем, шагнув к кровати, опустилась на тюфяк и, протянув руку, ласково убрала золотисто-рыжий локон со лба сына. Ее пальцы ощутили жар, исходивший от его тела.

— Что тебе принести? — с трудом сохраняя самообладание, спросила она.

Оливер еще крепче прижал деревянного волчка, которого не выпускал из рук, к груди.

— Молоко с медом, — прошептал он. — Только холодное, мама.

Улыбка Джослин померкла.

— Хорошо, милый. Я обязательно принесу тебе молоко, но сначала уложу тебя на подушку.

Мальчик не стал возражать.

Подхватив сына под руки, мать повернула сына и опустила его голову на подушку. Ее пальцы не обнаружили уплотнений под мышками Оливера. Однако радоваться было рано, предстояло еще убедиться, что и в паху у него нет опухолей. Старательно скрывая страх и отчаяние, Джослин решила сделать это позднее.

Прижав губы ко лбу ребенка, она поняла, что у него очень сильный жар.

— Я вернусь через минуту. С молоком.

— Я сильно болен, да, мама?

Губы Джослин снова изогнулись в фальшивой улыбке.

— Нет, совсем немножко. Скоро, очень скоро ты поправишься. А теперь я схожу на кухню.

Направляясь к двери, она оглянулась. Хотя Эмма отвернулась, на ее морщинистом лице молодая мать заметила слезы. Служанка молча рыдала, оплакивая не столько свою участь, сколько жизнь Оливера.

Не вымолвив больше ни слова, Джослин вышла из комнаты, но, пройдя половину лестницы, остановилась и, повернувшись лицом к стене, медленно опустилась на колени.

— Почему? — еле сдерживая рыдания, прошептала она. — Почему?

Слезы, казалось, жгли ей глаза, к горлу подкатил ком. Нет, она не должна плакать, не должна показывать Оливеру свой страх. Мать обязана быть сильной.

Уронив голову на грудь, Джослин до боли закусила губу. Чем она провинилась перед Господом? За что он наказывал ее? Какой грех она совершила, что Оливер…

В следующую секунду женщина будто окаменела. Лайм! Сквозь боль, затуманившую рассудок, в сознание проник вкрадчивый голос, напоминавший о грехе.

Сложив руки в молитве, она горячо зашептала:

— О, Всемогущий, накажи меня! Возьми мою жизнь, но не жизнь сына.

Однако в глубине души Джослин осознавала, что никакие мольбы не могли спасти ее мальчика от чумы, как не спасли множество людей, уже умерших от неизлечимой болезни. Поднявшись на ноги, она тяжело вздохнула.

— Моя госпожа, — послышался откуда-то снизу мягкий неуверенный голос. — Ваш сын?

Джослин перевела взгляд на служанку, стоявшую в дюжине шагов от нее.

— Да. И Эмма.

— Вы хотите, чтобы я позвала на помощь людей?

Джослин с болью в душе подумала о том, что Эмму и Оливера заберут в Белл-Глен.

— Сначала я должна принести сыну молоко с медом.

— Я сама принесу ему пить, моя госпожа.

— И не забудь что-нибудь для Эммы.

Служанка поклонилась, торопливо спустилась вниз по ступенькам и скрылась из вида.

— Какое уродливое место для смерти, — прошептала Эмма, с трудом шевеля потрескавшимися губами.

Хозяйка Эшлингфорда посмотрела на нее.

— Вы хотите пить? — спросила она.

Со вчерашнего дня молодая мать не отходила от сына, и сейчас ей не хотелось оставлять Оливера одного, но она понимала, что кроме нее ухаживать за Эммой некому. Отец Уоррен и двое монахов — третий уже умер — пытались, как могли, облегчить страдания других больных.