План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

«Я нашел здание совершенно пустым. Меня никто не встретил. Заглянув в разные комнаты, я наконец наткнулся на крепко спящего рядового по имени Риль. Я послал этого молодца, чтобы он нашел мне офицера… Затем я попытался связаться по телефону с группами армий, чтобы выяснить обстановку на фронте. В кабинете начальника штаба было три телефона, но никаких способов узнать, какой цели служит каждый. Я поднял трубку ближайшего. Ответил женский голос. Когда я назвал себя, она взвизгнула и бросила трубку…»

Это было зловещим началом последнего периода упадка вермахта.

Глава 20 ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА ПЕРЕХОДИТ В ДРУГИЕ РУКИ

Провал заговора 20 июля иллюстрирует особую грань германского характера – глубоко укорененное нежелание действовать против установленной власти, неприятие несанкционированного возложения на себя ответственности или принадлежности к меньшинству независимо от того, право оно или не право. Эти попусту потраченные часы на Бендлерштрассе, пока Штауффенберг летел на юг! Ни у единой души не было убежденности или отваги, чтобы действительно взять власть обеими руками и применить ее. Даже «победившая сторона», Фромм и Ремер, тянули и колебались, пока не стали уверены в положении.

Но эти недостатки характера (если это недостатки) можно рассматривать также и как добродетели в последовавшие за этим дни. Ибо, как только из Растенбурга возобновился поток приказаний о расправах, все сразу стало на свои места. Сопротивления не было; униженных признаний – сколько угодно. Нет лучшего доказательства дисциплины, царившей в германской армии, или жестокой эффективности нацистской партийной машины, чем то, как рейх смог противостоять множественным потрясениям последней недели июля 1944 года. В то время, как хлынувшее по территории Польши наступление русских казалось неостановимым, когда шлюзы в Нормандии трещали под повышающимся давлением армий Паттона и Брэдли, Германию захлестнул поток обвинений, осуждений и казней. Разрыв между офицерами армии и СС (любого ранга) стал открытым после приказа Бормана гауляйтерам «арестовывать армейских офицеров при наличии подозрений, так как практически весь Генеральный штаб находится в заговоре с московским комитетом «Свободная Германия». Йодль, всегда проворно отрекавшийся от собственной касты, подписал меморандум Бургдорфа из ОКХ, в котором говорилось, что… «весь Генеральный штаб должен быть распущен». Все почти независимые империи Третьего рейха – СС, гауляйтеры, Трудовой фронт, гражданская полиция, Комиссия по вооружению, министерство пропаганды, гитлерюгенд – все мгновенно вздрогнули от толчка, потрясшего их фундамент, но, присоединяясь к оглушительному хору обвинений, все почувствовали, насколько их собственное существование, даже их прерогатива на свои междоусобные войны, зависит от жизни фюрера.

Оборвался столь долгий, но робкий флирт армии с заговорщиками, и военные с головой погрузились в насущные профессиональные дела. Гудериан перенес штаб-квартиру ОКХ из Цоссена в Восточную Пруссию, привлек новые кадры, использовал резервы, которые Шёрнер собирал для него на Южном фронте, и приступил к закрытию бреши в центре. И затем произошло второе чудо, которое, казалось, имело такие же далеко идущие последствия, как и спасение фюрера. В тот самый момент, когда Восточный фронт был на грани крушения, наступление русских замедлилось. Вскоре стало очевидно, что, если даже небольшим германским частям удается удерживать свои позиции, это значит, что Красная армия исчерпала свой порыв, потратив его на овладение еще одним куском (уже последним) своей оккупированной немцами территории.

Мы подходим к одному из самых трагических эпизодов всей Восточной кампании – восстанию поляков в Варшаве и их отчаянной, безнадежной битве на улицах города, длившейся два с половиной месяца. Варшавское восстание нашло себе место как страница в чисто военной истории кампании. Но оно имело и большое политическое значение, как иллюстрация трагедии польской нации, этого странного, одаренного и романтического народа, вечно обреченного находиться между жерновами грозных монолитов Германии и России, как событие огромного значения в формировании послевоенной Европы.