План D накануне (СИ)

Сидя в арестном доме, он почувствовал неладное, даже более того — что его обложили со всех сторон. Он вдруг, неожиданно для самого себя, сделался всего лишь очередной латентной жертвой этого принципа тюрьмы, зародившегося гораздо раньше, нежели додумались собирать фрагментированные нормы в комплекс, а потом ещё голосовать «за» или «против» касательно вопроса, удобоваримо ли вышло. Хотя упорядоченность сюжета тюрьмы существовала всегда и никак не вязалась с введением в обиход её использования в уголовном праве, так что мог бы и ожидать чего-то подобного… образовалась она и вне попыток правосудия; образовалась, когда в модели сосуществования распространились определённые наборы действий, направленные на распределение тел и душ, их упрочение вплоть до фиксации: в лесу, на площади, в поле, в каменном мешке; деление объёма понятия по основаниям; извлечение из бедолаг пика времени и сил; погружение в крайнюю дисциплину тел, зарегулирование всего их шараханья, под прицелом всегда, шпики лезут вперёд по головам уставших или состарившихся шпиков, а случаи регистрируются и оцениваются, а всеобщее знание о них накапливается. Каждая пядь стен камеры проступала так ясно, что это было больно, по большей части состояла из посланий, зачастую выбитых под влиянием момента, но сконцентрировавших, однако, муку, загреметь же ни у кого не по плану. А от этого сразу пляшет перспектива неправедной жизни, потому что есть стресс и время подумать. Минуты наедине с собой иногда представляют всё в другом свете, захватывая глубоко те самые моменты, где-то поворотные, где-то сделавшиеся такими только после того, как много раз передумал о них, в таких местах и пребывая. Где прямые углы и звуки только из коридора, на третий день такие просчитываемые. Самые закоренелые, бывало, сомневались, складывалась формула ужасной русской жизни, вот и он, севши в угол, пару раз обернувшись и не найдя горизонта лет, закрыл глаза, чтобы руны со стен не плясали, и чуть не застонал. Его вообще зовут Костя.

— Вы ребе Ицхок?

— Вы что, арестовывали меня, даже верно не зная, я ребе или не я?

— Да.

— В таком случае я не ребе Ицхок.

— Лжесвидетельство иногда карается едва ли не так же сурово, как терроризм.

— Тогда я ребе Ицхок.

— Скольких ребе из ныне живущих вы знаете?

— Да человек сто.

— Можете назвать имена?

— Сто еврейских, я бы даже сказал, сто хасидских имён? Вы не страшитесь пропасть под ними, как если бы на младенца были вытряхнуты все тома Британской энциклопедии?

— Не страшимся, но вы правы, оставим это. Вам в последнее время не случалось пришивать нечто к шляпе, пользуясь услугами портных?

— Ошалели?

— Кто рассказал вам о планах вора и каторжника из выколотой окрестности Изамбарда?

— Он, может, вор, но уж никак не каторжник. Внимание, собираюсь осветить касательство к его планам. Его нет.

Он понял, что выпускает нити, собрался было прекратить допрос, но Л.К. дал понять, что это преждевременно.

— Вы хорошо знаете историю Москвы?

— Ха, даже слишком хорошо, именно поэтому, полагаю, вы меня и взяли.

— Если вы никольбуржец, откуда такой интерес к Москве?

Этот вопрос он задал, чтобы потянуть время и собраться с мыслями. Обыкновенно, если взять всю совокупность его раскалываний, таких моментов случалось не более процента.

— От Моисея, он ведь собирался основать город где-то в этой местности, вы разве не слышали об этом?

Ничего иного он и не ждал, незаметно покосился на Л.К.

— Вы можете посчитать до двадцати трёх на греческом? — спросил тот.

— Могу, но только со словарём греческой географии Смита.

— С таким словарём и Изамбард досчитает, — как-то само собой вырвалось, и ему показалось, что он нащупал дно под ногами.

— Это вопрос, уважаемый сыщик, или вы вступаете со мной в дискуссию и ожидаете, что я выскажусь относительно языковых способностей Изамбарда?

— Если бы мне нужно было знать о его языковых способностях, я бы так и спросил.

— Не уверен, к вашему сведенью, господин выведыватель, который полагает, что он выведывает хитро, он вряд ли умеет читать.

— Вы слышали об Иоганне Ментелине?

Он начал дрожать.

— Иоганн Ментелин, Иоганн Ментелин, Иоганн Ментелин, — почувствовав слабину. — Иоганн Ментелин.

— Довольно.

— В таком случае говорите.

— Я первый раз слышу об этом человеке.

— А между тем четыреста лет назад он в своей типографии напечатал первую Библию на немецком.

Неожиданно он потерял сознание. Л.К. приблизился, споткнувшись о ножку стула, ловко влез во внутренний карман, после оба в ожидании обратились к таблицам. До того, как он пришёл в себя, Лукиан Карлович успел вернуть предмет, споткнувшись о канделябр. Он тихо захрипел, чихнул, открыл глаза, выкатывая их и не умея сообразить, где он. Прохоров снял свисавшую неподалёку портьеру, помахал перед лицом, взвихрилась пыль, и он чихнул ещё раз, что, по-видимому, окончательно привело его в чувство.

— Зайдём с другой стороны, — как ни в чём не бывало продолжал он. — Как вас вообще зовут и какова ваша должность?

— Стрый Посольский-Загульский, к вашим услугам, — прохрипел он.