План D накануне (СИ)

Если напёрсток наполнить материей из нейтронной звезды, он будет весить около восьмисот миллионов тонн. Не меньшее усилие понадобилось бы, чтобы сдвинуть с места Л.К., заставившего вкатить его в руины некоего дома неподалёку от набережной и ждать указания оставить в покое. Как только он напал на след, Нюрнберг изменился, потускнел и наполнился другими запахами. Избирательная направленность восприятия сама, невольно, сосредоточилась на башнях, церквях, все они вдруг оказались на размытых задворках с неясным вертикальным фоном, монохромность серого, ни малейшего следа подчеркнуть арку или парадную со снятой дверью углём, под дождём, не достигающим земли, на какой-то иной мостовой, в каналах которой между камнями обитало гораздо больше микроорганизмов, живые реки бактерий перемещались в рамках расчерченного поля, их лабиринт понятен, не требует обзора с высоты, но ему подвержен; словно оказался не в таком уж и масштабном землемерном плане, дотошном, точно гамельнский крысолов, консервативном, с печатями в застывшей лаве несколько большего количества, словно оставить свой след на нём является чем-то более весомым, нежели простая констатация причастности, расчерченном задолго до, но при посредстве инструментария, который появится значительно после, присутствие в нём что-то влечёт автоматически, совершение скачка во времени в непривычной форме, не в той, в которой это мог бы выразить латиницей и цифрами коллективный разум Манхэттенского проекта. Когда он чуть позже дал понять слонявшемуся под выбитыми окнами Честь имею, что следует разместить объявление об открытии двух вакансий бульдозеристов и одной — экскаваторщика для выполнения единоразового задания, оплачиваемого, впрочем, по ставке директора банка, нет, по ставке нюрнбергского палача, требуемые качества: обе руки, обе ноги (протезы допускаются), моральная готовность к умеренному членовредительству, необязательно оба глаза, но один минимум, фундаментальные знания городских легенд Нюрнберга и в целом Средней Франконии, специализация на неповоротном отвале, руины, встретившие их на въезде и простиравшиеся до определённого момента, того самого, дальше которого невозможно взглянуть, возвратились.

Уточнять он ничего не стал, да он и не ответил бы. Их вояж — исследование всё новых концентрированных на той или иной катастрофе террас, расположенных амфитеатрами, этого никто из двоих и не оспаривал — по разорённой войной Европе подходил к концу, сыщиков он сильно изменил, и что их, патентованных звукоснимателей и мастеров подыскать предлог откланяться, ждало дальше, когда дело, сложенное, как оказывается, из многих других дел, в том числе и лукиановской эпохи, будет закрыто, оставалось неведомо. Эйфория от успехов, достигнутых глобализмом, давно сошла на нет, по крайней мере, для него, всё чаще отождествлявшего себя с именем «Василий», с изменившимся отношением ко всему, с местами выгоревшими эмоциями и урезанными донельзя переживаниями, разве что только за боли в простате.

На протяжении двух последовавших дней он записал пару кандидатов, ловко уходя от вопроса, в который день и час потребуется продемонстрировать искусство управления такой массивной с виду, но в то же время такой проворной и чуткой к командам машиной, отправлял их в библиотеку читать Geschichten [285], старался не уснуть, то есть не выказать слабость перед ним, в то время как он растворялся в представлениях горожан о видах чёрной магии, которые, по их мнению, были подвластны местным палачам. На самом деле, его занимал один конкретный, персона примечательная тем только, что имела, похоже, эмоциональный фон шире, чем у всей вместе взятой толпы, собиравшейся подле Воронова камня или платформы для утопления, или места обезглавливания, в те или иные дни, безошибочно их находя даже за Stadtmauer [286].

Этот человечный душегуб, исследователь справедливости и феноменов современного ему общества, тем сильнее наделялся в глазах союза горожан сверхъестественными навыками и знаниями; гравюры с мышечными системами, а для них просто с трупами, чью кожу ободрали при жизни, все случаи разграбления могил, все случаи пропажи тел в то время, когда они должны были быть отданы стихиям, зарисовки нелегальных эмпиризмов организованной преступности, кипучий фон фронтального, пандемического помешательства насчёт ведьмовства, однополые и разнополые соития со всевозможными сочетаниями демонов во главе с Дьяволом, за которые он карал и к которым, по мнению общественности, не мог не обращаться сам, всегда удерживаемое в голове «нечто худшее» по отношению к любому проявлению инаковости палача делали этого человека центром того, за чем стоят пристрастия и определённые ожидания, парадигмы и направленность субъекта, и тем страннее и невозможнее, по мнению случайно заметившего всё это Л.К., была его собственная Menschlichkeit [287].