План D накануне (СИ)

При виде расхристанных представителей многих звеньев, наделённых властными полномочиями, этого Полевого автомата в росчерках чёрной земли, этого Отчаявшегося сюрреалиста, вдруг выбитого из привычной иллюзии иллюзии, Радикального анархиста с миллионами квадратных метров нежилых площадей в измерениях повыше третьего, которого компетентные хулиганы искупали в битом стекле, сто тысяч раз амнистированного Рецидивиста, совершавшего одно и то же преступление — колку душ — и выглядевшего так, словно последнюю отсидку он провёл во вдруг утративших производительность зыбучих песках, Экономного экономиста, владевшего формулой предсказания будущего, за которую его и расчленили сторонники восьмичасового рабочего дня, а потом местный бог или два собрали и вселили уверенность, словом, озирая этих побитых жизнью, олицетворённой тем, что они долгие годы сеяли, тем, что сейчас пожинали, на все сто сработавшей парадигмой, что если весь мир — это фабрика, то и забастовка будет соответствующей глубины космологического аргумента, дедукции и индукции начал, вопросов, не разрешённых тысячелетиями, уже мало в чём разбирающихся абсолютно, как раньше, воинов системы, умеренных трусов регламентированного порядка, уставших, в то время как заложенный в них при творении потенциал продолжительного выполнения, несменяемости позы, неоднократных повторений мог лишить работы всех до единого официальных и неофициальных рабов, вынужденных дарить свои жизни на протяжении всего 1831-го года, откровенно говоря, он испытал, за исключением мимолётных отголосков сложных пристрастных оценок, не имевших, должно быть, отдельных именований изза своей ничтожности, мрачное уже сразу переутомление, но из-за укоренённой в нём глубоко необходимости соблюдать субординацию занял сидячее положение. Сильным, полным любезности и заботы толчком он уложил его обратно, не менее участливым тоном посоветовав не перенапрягаться.

Когда он понял, что его назначают к очередному ланарку, то порывисто сел и стоявший ближе всех Рецидивист уложил его обратно. Подтвердились худшие подозрения, возможно, это был ответ на мучавший его уже много лет вопрос, что произошло тогда в архиве, точнее, какой итог с точки зрения процесса обрели его участники по ту и эту сторону когнитивных баррикад? Так получилось, — два-три случайных стечения обстоятельств, каждый раз совсем другое качество интервального пространства, всякая следующая жизнь меньше ассоциируется с работой и предоставляет меньше шоков количественно, — что он давно считался семейным провокатором, и если и ожидал назначения после участия в том предприятии, внутренне связанного с успехом его очередного проекта, как критерий суждения связан с наличием или отсутствием положения дел, то в средоточие страстей своих ребят, чья генотипическая изменчивость варьировалась и не выплёскиваясь из мощного готического или теперь уже в стиле стимпанк резервуара, с захлопывающейся крышкой толстого стекла на петлях с шарнирами, функционально направленными против течения времени. Когда он узнал, что его назначают на жизнь вне привычного круга, то незаметно сам для себя занял сидячее положение, столь порывисто, что одна из подушек упала, а он одним неуловимым движением вернул её на прежнее место и его сверху.

— Это из-за последнего Вуковара? — тихо спросил он, глядя на Сюрреалиста, он уже даже не считал нужным скрывать, насколько много знает о таинственном, в общем-то, течении доводов, в конце концов обуславливающих выбор, и знает, что чаще всего над трубой с процессом нависал именно он, что он рупор и подтасовывал результаты чаще, чем Каллимах, ведя свои дела, натыкался на археологов.

— А что там не так с этим Вуковаром? — с нарочито искусственным интересом обернулся он к Анархисту.

— Да его, вроде, лишили души, что-то такое, сколько я припоминаю, — тем же фальшивым тоном.

— Что? Лишили души? Вот дела. И что он теперь, без души?

— Получается так.

— И где же она?

— В любимом нами культурном слое, отсюда в основном на запад, если ещё не откопалась и не пошла подтверждать конспирологические теории.

— Нет, не из-за последнего Вуковара.

Он порывисто сел, ещё когда услышал «лишили души», а на словах «что? Лишили» его уже бережно толкнули обратно.

Изменила ли что-то та эскапада, её итог итогов, страдания, взрывающиеся одна за другой стадии комфорта какой-то там пыльной песчинки в мире мокрых зёрен горных пород, его собственная продолжительная болезнь, профессиональная непригодность, то, что повсюду тлеют пожары, очаги-зомби, гасящие энергию и вспыхивающие, когда воздух благоволит горению? Он давно всё обдумал. Пожалуй, философы и деятели искусства куда более гибкий материал, нежели рыцари, они почти ни к чему не привязаны, но, однако, их всегда можно оправдать процессом модернизации и тем, что есть и ложные проблемы и их, вообще-то, полно.

Христофор